Нагибин Юрий - Война С Черного Хода
ЮРИЙ НАГИБИН
ВОЙНА С ЧЕРНОГО ХОДА
I
Для меня, в моей судьбе, война делится на несколько периодов. От июня
1941 до января 1942-го я тщетно пытался попасть на фронт. С января 1942-го
до октября того же года служил на Волховском фронте, был
инструктором-литератором газеты для войск противников
"Soldaten-Front-Zeitung" с двумя кубарями, месяц провел на Воронежском
фронте, куда меня перевели по закрытии немецких газет, затем изживал
последствия двух контузий и в марте 1943-го вернулся на фронт уже в качестве
военного корреспондента газеты "Труд" - до конца войны.
Может показаться странным, что мне так трудно было "устроиться" на
фронт. Пошел бы добровольцем - и вся недолга. Ан нет. Когда ВГИК, где я
учился на третьем курсе сценарного факультета, эвакуировался в Алма-Ату, я
решил поступить в школу лейтенантов, объявление о наборе висело на дверях
покинутого института.
В школе меня приняли на редкость тепло. Прощание было не менее
сердечным: мне долго жали руку и настоятельно советовали закончить институт,
благо у меня на руках студенческая отсрочка, получить диплом, а там видно
будет. "Не торопитесь, на ваш век войны хватит",- загадочно сказал
симпатичный капитан с полоской "за тяжелое ранение" на кителе. Имел ли он в
виду затяжку Отечественной войны или какие-то будущие баталии, осталось
неясным. Зато я понял другое. После первых приветствий мне предложили
заполнить анкету. На этом все кончилось: сыну репрессированного по статье
5810 не место в школе, готовящей средний командный состав.
Говорили, что продолжительность жизни лейтенанта на фронте - одна неделя.
Даже на одну неделю нельзя было подпустить меня к боевым действиям. В те
патриархальные времена десять лет по политической статье давали при полном
отсутствии вины. Отец получил еще меньше: семь лет лагеря и четыре поражения
в правах, это могло считаться свидетельством высочайшей лояльности,
примерной чистоты перед законом. Свой срок отец получил после того, как
отпало обвинение в поджоге Бакшеевских торфоразработок, где он работал
начальником планового отдела,- он был в отпуске в Москве, когда загорелся
торф. Для семилетнего заключения оказалось достаточным одной фразы: он
корпел над квартальным отчетом в канун какого-то праздника, и к нему в
кабинет вломились вешать портрет Кагановича. Через некоторое время пришли
снова и поменяли портрет железного наркома на портрет Молотова. Отец не
оценил чести и раздраженно сказал, что портретами квартальному отчету не
поможешь. Эта острота, возможно, спасла мне жизнь, но тогда я не думал об
этом.
Человек в юные годы на редкость законопослушный, я собирался
эвакуироваться с институтом в Алма-Ату, но мама, кусая губы, сказала: "Не
слишком ли далеко от тех мест, где решается судьба человечества?" И лишь
тогда ударом в сердце открылось мне, где мое место...
Несколько потерпевший в своем патриотическом чувстве, я выбрал
наипростейшее: пошел в Киевский райвоенкомат - по месту жительства. Там шло
непрекращающееся переосвидетельствование мужчин призывного возраста, но меня
не тревожили, и моя героическая инициатива вызвала раздражение. Военком стал
кричать, почему я не эвакуировался с институтом. Я ответил словами матери.
- Выходит, государство учило вас, тратило средства - все зря?
- Почему же? Я вернусь и доучусь. Он усмехнулся и вдруг спросил:
- Немецкий знаете?
- С детства.
- Говорить можете?
- Свободно.
- Идите на освидетельствование.
Мать честная, не иначе - в тыл врага!..
Покрутившись голым
