Ольшевский Рудольф - Но Пасаран
Рудольф Ольшевский
НО ПАСАРАН
Все, что произошло со мною в детстве, мне кажется, случилось вовсе и не
со мной, и вообще не в жизни, а в кино, которое я видел в кинотеатре имени
Уточкина на Дерибасовской. Вот поднимаюсь я по ступенькам, которых раньше
было так много, а теперь их все можно пролететь за три прыжка. Перед входом
всегда толпилась очередь. Но как приятно в ней постоять на длинной веранде,
похожей на капитанский мостик, за которым зеленое море городского сада с
двумя посиневшими от времени металлическими львами и круглой ротондой для
духового оркестра. Валерка, который ходит в музыкальную школу Столярского,
говорит, что все эти трубачи -- халтурщики. Ну и что, пускай. Зато какую
музыку они выдували из этих труб на общественных началах! До сих пор, как
вспомню эти вальсы, плакать хочется. Довоенные и военные песни делают воздух
упругим. Все пространство от Греческой площади до улицы Ласточкина дышит
этими песнями. А там внизу, вокруг площадки, стоят вернувшиеся с фронта
мужчины. Солнце блестит на их медалях. Солнце пылает на медных трубах, и
рикошетом отскакивают блики во все стороны. Кружатся под музыку блики,
падают на мои глаза, полные слез, которые я прячу от всех.
"Бьется в тесной печурке огонь". Пока попадаешь в кино, песня
обволакивает тебя, и ты входишь в зал настроенный на нечто
величественно-трагическое и в то же время бесшабашно-легкомысленное. Оттого
что позади такое значительное время, а впереди -- вечность. И ты стоишь на
этом перекрестке на виду у судьбы, похожей на ту, что была придумана
греческими богами, которые жили по соседству с нами в краеведческом музее
напротив оперного театра.
Каким огромным казался нам кинозал, а уж экран и вовсе уходил в
бесконечность. Недавно я зашел в этот маленький залик детского кинотеатра
имени Уточкина. Как подходит это имя этому месту. В детстве я думал, что так
назвали его в честь птиц, летящих по небу. Но все оказалось куда интереснее.
На самом деле, жил да был в Одессе когда-то такой авиатор -- Уточкин. Тоже
летал по небу. Был один из первых летчиков. И дело это казалось тогда
опаснее и романтичнее, чем сейчас работа космонавта.
А еще этот самый Уточкин был знаменит тем, что по известной
Потемкинской лестнице он съехал на спор на велосипеде. Пролетел все двести
ступенек и перед стеной порта притормозил. Мы потом половину лестницы, сто
ступенек, проходили вниз головой, в стойке на руках. Но это уже было жалким
подражанием тому стремительному падению, о котором долго говорила вся
Одесса.
-- Что вы мне говорите, будто Эйзенштейн гений? То, что он еврей, это
еще ни о чем не говорит. Подумаешь, в его фильме коляска с ребенком съезжает
по Потемкинской лестнице? Так эту хохму он украл у нашего Уточкина. Не мог
придумать что-нибудь своего.
Однако это я вспоминаю уже о другом кино. В моем никто ни у кого ничего
не воровал. В моем была таинственная тьма казавшегося тогда огромным зала,
которую над нашими головами пронзал яркий луч, вылетающий из крошечного
окошка в стене. В луче этом был спрятан неведомый мир, который только на
экране становился реальностью. Из ничего возникало изображение. Летящие в
световом потоке тени, неосязаемые духи, превращались в людей. Они двигались,
разговаривали, плакали и смеялись, обретали белый квадрат пространства и
неизученную геометрией фигуру времени.
И вот, много лет спустя, стало мне казаться, будто все мое детство
каким-то загадочным способом проникло в этот живой луч, и память моя
спрессована на
