Ольшевский Рудольф - Железный Характер
Рудольф Ольшевский
ЖЕЛЕЗНЫЙ ХАРАКТЕР
В годы Советской власти, когда легендарными, по строгой разнарядке
вождей, были одни полководцы, в легенду прокрался, минуя партийные таможни,
поэт Григорий Поженян. Он зашел туда на руках, вниз головой, как в кабинет
ректора литинститута, когда тот накануне исключив его из заведения,
готовящего советских писателей, крикнул:
-- Пошел вон, и чтоб ноги твоей больше у меня не было!
Сейчас имя этого бывшего начальника вспоминают только в связи с тем,
что Поженян однажды вошел на руках в его кабинет.
Что же накануне так разозлило ректора? Почему он вручил волчий билет
студенту, молодую грудь которого распирали боевые ордена, а в общежитской
тумбочке хранился пистолет, подаренный за геройство командующим фронта?
Грустная это история. Не хотелось бы с нее начинать рассказ о веселом
человеке, но придется. Потому что легенда берет начало где-то там.
Победившая страна, насладившись маршами победы, снова стала выискивать
внутренних врагов, без которых существовать уже не могла. Позади были чистки
и зачистки, троцкисты и зиновьевцы. Освободились нары в лагерях после
массовых отправлений на тот свет политических зэков. Нужен был новый
послевоенный призыв, и прокатилась по широким просторам родины волна
осуждения космополитов. Каждая серьезная организация должна была иметь своих
"отщепенцев". После долгих закрытых диспутов партийцев в литературном
институте тайным голосованием на скрытом от общественности бюро выбрали
своего "предателя". Им оказался замечательный советский поэт Павел
Антокольский.
А что? Чужой по крови, по возрасту и по таланту. Подходит. Не жалко.
Накануне всеобщего собрания Поженяна вызвали в партком.
-- Мы вам доверяем, Григорий Михайлович. Вы, хотя и не коммунист, но
наш человек -- воевали хорошо. Человек отчаянный и поэт неплохой. Впрочем,
от вашего поведения зависит, каким будете в будущем. Да, кстати, нас всех
возмутил этот Антокольский. Предал родину, Иуда, которую мы с вами недавно
защитили на фронте. В общем, Григорий Михайлович, нужно выступить и со всей
красноармейской прямотой...
-- Выступлю! -- пообещал Гриша Поженян и выпятил вперед грудь, как
будто был в кителе.
На трибуну он вышел в этом самом кителе, который потом назовет
"дурацким пиджаком", и будет надевать его только тогда, когда нужно будет
идти к высокому начальству, заступаясь за друзей, попавших в немилость.
Медали и ордена осветили притихшие ряды напряженного зала. До этого
выступал Солоухин, простоявший всю войну с винтовкой у мавзолея, чтобы враги
не похитили Ленина. Он стоял там даже тогда, когда тело вождя временно
отбыло в Тюмень.
Окая, он вбил свои четыре гвоздя, как напишет потом один поэт, в ладони
и ступни своего распятого учителя.
И вот на трибуне шаровая молния -- Гриша Поженян, еще не легенда, еще
пацан, балагур, буян, весело провоевавший четыре года, игравший в кости со
смертью и выигравший у нее, да так, что и сейчас еще не может угомониться.
-- Меня вчера попросили, вернее, приказали, -- сказал Гриша, --
затоптать поэта, с книжкой которого я шел в бой. Если бы меня убили, был бы
прострелен и этот томик, потому что хранился он в кармане на груди. Сын
этого поэта погиб на фронте. Он не может защитить отца. От его имени это
сделаю я. Мне не страшно. Меня уже убивали и я живу после смерти. Я не
прятался за мавзолеем, когда мои ровесники шли в атаку. И сейчас тоже не
спрячусь.
Вы хотите, чтобы я затоптал замечательного писателя, нашего прекрасного
учителя по
