Панасенко Леонид - Мостик Через Ночь
Леонид Панасенко
Мостик через ночь
То была хорошо знакомая Антуану картина. Солнце стояло в зените и жгло
землю зноем. Возмущенные сосны щедро стряхивали хвою, и она хрустела под
ногами, словно пересохшее белье в крепких руках...
Кроме людей, в тени прятались самолеты. Их крылья вспоминали небо и
временами вздрагивали то ли от незримых воздушных потоков, то ли от тайных
желаний...
Воплощением полного покоя простиралось на востоке Средиземное море.
День за днем оно смиренно дремало за широкими спинами скал...
Знакомая картина. Успевшая надоесть.
Антуану сказали примерно так: "Вы уже вдоволь налетались. Вы не имеете
права так рисковать жизнью..."
Экзюпери ответил:
- Это невозможно. Теперь я пойду до конца. Я думаю, уже недолго.
Что он имел в виду? Не знаю. Спустя несколько дней Антуан добавил:
- Я нуждаюсь в этом. Я испытываю в этом одновременно физическую и
душевную необходимость...
Что стояло за словом? Возможно, неудовлетворенность миром, в котором он
столько страдал.
- Как твой малыш? - спросил Антуан и, неудачно наклонившись, поморщился
от боли. Напоминала о себе давняя хворь.
Гавуалль смущенно улыбнулся и промолчал. Помог товарищу втиснуться в
кабину, попросил:
- Будь осторожен, Экс. Кругом "фокке-вульфы"...
Тот махнул рукой. Ответные слова утонули в рокоте мотора.
Небо укачивало самолет, словно капризного ребенка. Руки привычно
повторяли несложные движения пилотирования, а мысль умчалась далеко...
Острая, как лучи беспощадного солнца: "Я слишком много требовал от этого
мира. Я бил тревогу тогда, когда люди спали после сытного ужина, закрыв
уши подушкой. Только бы не слышать, о чем говорят ветер, песок и звезды. Я
сказал им в своих книгах много искренних слов, но кто гарантирует, что они
не поставят их возле кроватей, будто красиво разрисованную ширму?"
Вспомнился позавчерашний вечер: стол, абажур, перо...
"Стоит ли писать о таком?" - подумал Антуан и обхватил голову ладонями.
Это не принесло успокоения. Просто между его умом и этим безумным миром
стали теперь ладони - между этим опасным миром, который уже не раз ранил
его душу... Он вновь наклонился над горьким письмом:
"Любимая... В то время как я разгуливаю в небе Франции, - легли на
бумагу слова, - я продолжаю оставаться зачумленным, и мои книги запрещены
в Северной Африке".
...Откуда-то из середины неба неожиданно упал черный крест вражеской
машины. Три пулеметные очереди вспороли утреннюю тишину. Плоскость моря
перевернулась и начала медленно падать на самолет Антуана. Ударила еще
одна очередь и подожгла окружающий мир. Антуан даже не почувствовал -
попала в него пуля или нет. Только мысли все вдруг смешались, и в их
калейдоскопе промелькнуло:
"То была печальная пирушка накануне полета.
Я был создан, чтобы быть садовником... А Ошеле так и не успел
попрощаться...
Мамочка, поцелуйте меня. Я впервые прошу вас об этом...
Мне кажется, что только в небе я научился чувствовать нежность
звезд..."
Самолет опять швырнуло, и все стало на свои места. Только розовое пламя
все еще пылало в глазах. Возможно, от переутомления или потому, что
самолет падал, а стрелка прибора показывала - из баков вытекают остатки
горючего. Антуан занялся штурвалом. Самолет выровнялся. Мотор еще немного
тянул, хотя и захлебывался, и кашлял страшно...
Солнце снова начало свои злые шутки. Оно расползлось на полнеба, и
самолет из последних сил таранил его ослепительную твердь. Вдруг оно
словно сжалось, заголубело, гигантским волчком крутнулось над ветровы
