Павлов Олег - Яблочки От Толстого
Олег Павлов
Яблочки от Толстого
Вольный рассказ
Дождь бился о крышу кузова, хлестал по стеклам, как по глазам. Ехали мы
без света и уже без разговорцев. В темноте стремительно убывающих суток и
этого одичавшего проливного дождя трасса заплыла болотно и точно
растворилась. Навстречу попадались разбитые и раскуроченные машины -
пустые, потухшие, без людей. Пару раз движение вдруг запруживалось и
объезжали свежую аварию, где слепили огни, где бегали и кричали, кого-то
спасали. Могло почудиться, что мы едем в Ясную Поляну за миг от гибели. Так
блуждали мы в дороге долгие часы сквозь водянистые безбрежные поля, от
которых делалось еще черней. А перед самой Тулой проехали по мосту над рекой
- это была Ока, и с выси увиделся стоящий под небом вровень с мостом холм
могучий берега с безмолвной церковью, похожей на крепостную башню. В черту
города въехали мы уже в сонливой, голодноватой тиши. Дальше дороги Басинский
не знал, и мы плутали, не ведая, куда надо сворачивать, отыскивая следы дома
отдыха, который назывался, как и усадьба, "Ясная Поляна". Илья Толстой ему
разъяснял по телефону, что сворачивать надо сразу после Тулы у каких-то
столбов, точной копии знаменитых яснополянских, однако ж доехали до
неизвестной деревни, а столбов - ни тех, ни других - видно не было.
Через двести метров, когда свернули мы наконец в первый попавшийся
темный лес, машина уперлась в чугунные копья с наконечниками, на которых
висела глухая цепь, - и похоже не было, чтоб здесь кого-то ждали. Столбы
осветились от фар, и в упор были видны сидящие на них рядком буквы, похожие
на прячущихся от дождя птиц. Буквы эти большие не складывались никак в
название дома отдыха, а казались именно живыми, одинокими существами, так
что их становилось жалко. Басинский оставил нас с Варламовым у ворот
сторожить машину, а сам с прозаиком Сашей Яковлевым исчез искать людей.
Воротились они здоровые и бодрые, похожие на физкультурников. Узнали, что
никого в доме отдыха сейчас нет и нас-то лично никто не встречает, но
литераторы здесь есть, водятся и давно, с вечера еще, уехали праздновать на
картонажную фабрику, откуда до сих пор не возвращались. Слышать про
праздничный банкет на картонажной фабрике, то есть на фабрике, натурально
выпускающей картон и изделия из картона, было дико и весело. А мне ведь
пригрезилось на миг, что никого они не отыщут, никакого этого писательского
форума, и мы поедем домой, в Москву.
Дом отдыха был ухоженней, чем обычная провинциальная гостиница, но и
тоскливей, безлюдней. Мы прозевали, как появились братья в зашумленном нами
холле, и какое-то время их никто не видел. У братьев, Ильи Ильича и
Владимира Ильича, был самый усталый вид. Они были трезвые. Похожи со стороны
на англоманов - в глазах светится любовь непорочная к прогрессу, ко всему
правильному и разумному. А пьяненькие литераторы московские походили в
сумерках на иностранную делегацию, однако через минуту-другую я осознал, что
они говорят все же по-русски, а других два молодых человека - дама и
пожилой мужчина, одетые чуть вальяжней и будто б неживые, - были настоящими
иностранцами. О братьях Толстых знал я понаслышке, что есть такие интересные
живые люди, ставшие хозяевами в музейной усадьбе своего великого прадеда.
Владимира Толстого увидел однажды по телевизору; молодой человек стоит в
разгар лета на пыльной пустынной деревенской улице, будто только
приземлился, парясь в легкомысленном костюмчике, и одиноко глядит куда-то не
в камеру, рассказывает, у
