Панов Виктор - Бочка
ВИКТОР ПАНОВ
БОЧКА
Доктор Лореш в белом халате погуливал у больницы, заложив руки за
спину, щурился на солнце. Недавно в тюрьме мы сидели рядом несколько
месяцев, сдружились. Я пожаловался:
- При комиссовке вольные доктора поставили мне вторую категорию труда
- иди в бригаду на общие или в зоне уборные чистить.
- Сурово. - Лореш скрестил руки. - Поговорю со своим начальством о
вас. Категория труда - в руках у медиков.
Очередная комиссовка. Врачи поставили в мой формуляр третью категорию
труда. Я мог заниматься легким делом. Относил мертвых в морг, помогал при
вскрытии трупов, рылся в кишках, тонких, как бумага, только не понимал,
зачем что-то разыскивать в утробе мертвеца, когда ясно - умер от голода.
Жилось мне лучше многих. Утром не срывался с постели в минуты подъема,
как все, не шел на работу в строю, не запрягался в тачку, а в зоне мог
посидеть на крыльце, с кем-то побеседовать, встретить у тропинки ромашку,
колокольчики небесно-голубые, клевер, мог зайти к разговорчивому
культурнику, заглянуть в газеты.
Жил я все еще в бараке пекарей и поваров. В барак прокрадывались
женщины из соседней зоны, отгороженной колючей проволокой. На воротцах
между зонами стоял дежурняк из нашего брата, часто падкий на крупную
взятку. Он пропускал женщину для встречи с поваром или пекарем, а я выходил
из барака последить, чтобы не зашел к нам дежурняк из вольняшек.
Разумеется, за подобные обязанности мне приплачивали хлебом. Каких только
сожительниц не было у пекарей и поваров! Смелые, трусливые, отчаянные,
хохотуньи, умеющие быстро скрыться под нарами от зорких глаз дежурных.
Некая Нина говорила пекарю: "Петя, чёрнага ни хачу от буханки, белага хачу!
Атдельна испяки мне булачки, пахрустывала бы корачка с маслом. Павлушка
Маньки испек булачки..." Мечтали забеременеть, чтобы избавиться от
ненавистных работ, сократить срок пребывания в лагере.
Однажды Нину чуть не застали в бараке, но успела она улечься в
постель, высунуть из-под одеяла ноги в мужских сапогах и накрыть голову
фуражкой, чтобы дежурняк принял ее за уснувшего мужика.
- Не боюсь вертухаев, - уверяла она хвастливо.
Нарядчик увидел меня.
- Чисти уборные. Санчасть приказала. Или - в оглобли на тачку.
- У меня третий труд. Формуляр возьми.
- Видел твой формуляр. Второй поставят. Гринберг из санчасти
рассвирепела. Твое дежурство у склада не забывают.
- А ей-то что?
- Не вдаюсь в подробности. Выполняй.
От поваров и пекарей пришлось немедля выселиться.
- И порог не переступай к нам, - сказал дневальный Павел Мещеряков,
мой дружок. - Вынесу тебе покушать. Сам понимаешь...
Жили чистильщики уборных в маленькой пристроечке к бараку. В комнату в
рабочей обуви не входили. Жилье прибрано: кровати заправлены, на полке
аккуратно расставлены книги. Пахло дегтем и карболкой.
Сосед по топчану - латыш Вольдемар. Высок, плечист, лицо широкое, мало
исхудалое, молодое, хотя на висках густая проседь. На тумбочке его -
фиалки, что встречаются по травянистым склонам и полянам. Я склонился над
цветами.
- Зона большая, - сказал Вольдемар, - прежде тут была усадьба
пригородного совхоза, сорняков много, растут быстро, только в предзоннике
около проволоки черная земля. Слежу за порядком в хибарке. Люблю чистоту,
проветриваю жилье... А как вы насчет запахов?
- В камере терзала параша. В мертвецкой едва терпел... И здесь не
обрадовался, хотя не очень пахнет в уборных.
- А почему не очень? Едим обезжиренное. Конские запахи...
С детства умел я работать метлой и лопатой,
