Панов Виктор - Бугор
ВИКТОР ПАНОВ
БУГОР
Виктор Алексеевич Панов родился в 1909 году в крестьянской семье на
Южном Урале. После окончания семилетки учился в Землеустроительном
техникуме, потом в Омском ветеринарном институте, откуда был исключен за
"кулацкое происхождение". Стал рабочим. По вечерам посещал литературное
объединение при омской газете "Рабочий путь", где впервые, в 1929 году,
напечатали его стихи. В 1934 году был принят в Союз писателей.
С 1941 по 1951 год находился в заключении по 58-й статье.
Освободившись, работал в Казахстане нормировщиком и кладовщиком на заводах,
потом корреспондентом газеты "Павлодарская правда". Автор романов "Река"
(1936), "Други верные" (1959), "Весна и осень" (1979), "Горячие стены"
(1976). В 60-е годы неоднократно публиковал в "Новом мире" очерки.
Умер в Москве в 1995 году.
На окраине Омска в узкий болотистый залив с реки заплывали бревна, они
со стуком грудились, мордастые с концов, облепленные водорослями, похожие
на живых чудовищ. Их легче бы лошадью вытягивать на берег, но лошадь и
веревки нам не давали - приходилось мокрых великанов тащить на себе.
Семеро заключенных с трудом громоздили на костлявые плечи сосну или
суковатую ель, прожившую в бору годов сто двадцать. Гнулись под бревном,
чтобы поровнее ложилась на нас тяжесть.
Бригадир Беседин, по-лагерному бугор, размахивая палкой, орал басом:
- А ну, поживее! Не гнись, Москва! Чего у тебя ноги скользят? Эй, ты!
Ярославец? Смелее шаг!
Иной раз он и сам на минуты брался за работу, чтобы показать, как
молодцевато справляется с ней, но только на минуты. Мог толкнуть работягу,
ударить палкой.
Набрасывался на высокого Иванова:
- Не хитри... Поддерживай бревно! Руки отсохли? Эй, Москва паршивая! В
грязь не ступай. Ослеп?
Беседин обвинял москвичей во всех бедах.
- Откуда пошли неурядицы? - рассуждал он. - Аресты, колхозы, лагеря -
во всем виновата Москва. Будь бы столицей Саратов или Вятка - другой
разговор. Москвич жидковат. Брат мой около Тихвина устанавливал кабель с
Волховской станции к Ленинграду, по дну Ладожского озера, и москвич первым
провалился под лед.
- Мог и рязанец провалиться, - сказал я.
- Другие - редко. Выплывут, которые с Волги, с Камы, а ваш брат -
дохлятина. Кто здесь раньше всех мрет? Кто доходяга? Москвич! Во что метил
со своей революцией, в то и угодил...
Иванов, сбрасывая липкую грязь с мокрых брюк, проворчал:
- Здесь бы поставить лошадь таскать бревна, а мы бы ей помогали... Во
много раз увеличится скорость. И нам не маяться...
- Ишь чего захотел! Еще бы лебедку с мотором. А ты - руки в брюки.
Живо, живо! Дружнее толстое берем!
Холодный ветер с широкой реки, скользкая глина под ногами - не жить бы
на свете!
Беседин объявлял перекур, мы садились на бревна. Табачок был не у
многих, а чуть ли не каждому хотелось хоть раз затянуться самокруткой, и
она передавалась из рук в руки; окурок обжигал губы.
Иванов сказал, что на этом же правом берегу на перекатке бревен
работал Достоевский.
- Мало ли нашего брата, - отозвался бугор. - У меня в бригаде
Достоевского не было. Достижаев был. Загнулся.
Хмурый Илья откликнулся:
- А у нас на лесоповале был учетчик Достижаев. Из бытовиков. Отбыл
срок и освободился. Умело закрывал наряды - давали до килограмма на душу.
Берег человека...
- И я не собака, - обиделся Беседин. - Не худший из бригадиров.
Помолчали. Солнышко спряталось в тучу. Иванов напомнил: годов сто тому
назад писатель Достоевский здесь баржу ломал вместе с другими. Каторжники в
цепях? Ка
