Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л) - Приказ По Дивизии
Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
Приказ по дивизии
Цикл "Рассказы о подвиге"
- Нет, - говорил генерал, показывая спутнику своему тонкий орлиный
профиль, - невоенный человек даже и понять не может, что значит настоящая
воинская дисциплина. Вот - и вам небось приходилось слышать, - часто
говорят, что дисциплина должна быть сознательная. А вы знаете, почему-то не
люблю я этого слова. Что значит - сознательная дисциплина? Сознательным
должен быть боец. А дисциплина - всегда одна... Дисциплина, если хотите, это
что-то вроде шестого чувства, которое, вместе со вкусом, слухом и зрением,
присуще каждому настоящему солдату. И уж как ты ее там ни называй -
сознательная или бессознательная, - а если ты ее нарушил, дисциплину, - я
тебя в полном сознании и без зазрения совести под арест закатаю, а еще
нарушил - так и голову сниму, не пожалею...
"Эге-ге, - подумал собеседник генерала. - Да ты, я вижу, дядя сердитый.
Попадись такому в недобрый час - ведь он, пожалуй, и в самом деле без головы
оставит".
Генерал инспектировал войска, которыми он командовал. Три дня провел он
в частях, на передовых линиях, и все эти три дня ни на шаг не отставал от
него молодой, но уже известный писатель, приехавший из Москвы с поручением
от большой столичной газеты. Теперь, темным и непогожим осенним вечером, они
возвращались в штаб дивизии. Новенький трофейный "оппель", похожий на
короткую сигару, а еще больше - на вытянутое гусиное яйцо, на самой бешеной
скорости и все-таки почти бесшумно мчался по гудронированному прифронтовому
шоссе. Писатель, который с непривычки страшно устал, промерз и проголодался,
сидел в углу, откинувшись и прижимаясь затылком к мягкой,
приятно-пружинистой обивке кабины. Слушая генерала внимательно и даже
почтительно, он все-таки то и дело стискивал зубы, чтобы не зевнуть, и с
надеждой поглядывал через голову шофера на дорогу - не мелькнет ли там,
наконец, хоть какой-нибудь огонек, не запахнет ли дымом и не покажется ли
что-нибудь похожее на человеческое жилье. Но впереди, на дороге, не было
ничего, кроме дождя, мрака, блестящих дождевых луж и угольно-черного, мрачно
сверкающего под приглушенным и укороченным лучом автомобильного прожектора
сырого гудрона. Изредка выскакивала откуда-то свесившаяся над дорогой
облетелая ветка с одиноким кленовым или буковым листом, мелькал на секунду
полосатый километровый столб или придорожный каменный крест, - и опять
ничего, кроме тьмы, дождя и беспрерывно бегущего впереди, колыхающегося и
дрожащего пятна света. Но вот в этом светлом пятне мелькнули какие-то
человеческие фигурки. Писателю показалось, что он разглядел даже ружья у них
в руках. И почти тотчас же резкая пронзительная трель свистка заставила его
пригнуться и зажмурить глаза.
- Стой! - услыхал он голос генерала.
Но шофер или не расслышал приказания или просто не мог остановить
разбежавшуюся машину, - "оппель" продолжал лететь на прежней скорости.
Над головой писателя что-то звякнуло, треснуло и рассыпалось. В то же
мгновенье он почувствовал, как чья-то цепкая рука схватила его за шиворот и
с силой бросила на пол. Он не сразу сообразил, что сделал это генерал. Над
головой опять щелкнуло. Потом он почувствовал сильный толчок. Ему
показалось, что машина взлетела в воздух. Она и в самом деле проделала
невероятный курбет: резко затормозив, шофер повернул ее на 180 градусов.
Поднявшись на дыбы, "оппель" описал в воздухе дугу и грузно шлепнулся
передними колесами в дождевую лужу.
Генерал, а за
