Пастернак Борис - Охранная Грамота
Борис Пастернак
Охранная грамота
Памяти Райнера Мария Рильке
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
1
Жарким летним утром 1900 года с Курского вокзала отходит курьерский
поезд. Перед самой отправкой к окну снаружи подходит кто-то в черной
тирольской разлетайке. С ним высокая женщина. Она, вероятно, приходится ему
матерью или старшей сестрой. Втроем с отцом они говорят о чем-то одном, во
что все вместе посвящены с одинаковой теплотой, но женщина перекидывается с
мамой отрывочными словами по-русски, незнакомец же говорят только
по-немецки. Хотя я знаю этот язык в совершенстве, но таким его никогда не
слыхал. Поэтому тут, на людном перроне между двух звонков, этот иностранец
кажется мне силуэтом среди тел, вымыслом в гуще невымышленности.
В пути, ближе к Туле, эта пара опять появляется у нас в купе. Говорят о
том, что в Козловой Засеке курьерскому останавливаться нет положенья и они
не уверены, скажет ли обер-кондуктор машинисту вовремя придержать у Толстых.
Из следующего за тем разговора я заключил, что им к Софье Андреевне, потому
что она ездит в Москву на симфонические и еще недавно была у нас, то же
бесконечно важное, что символизировано буквами гр. Л. Н. и играет скрытую,
но до головоломности прокуренную роль в семье, никакому воплощенью не
поддается. Оно видено в слишком раннем младенчестве. Его седина,
впоследствии подновленная отцовыми, репинскими и другими зарисовками,
детским воображеньем давно присвоена другому старику, виденному чаще и,
вероятно, позднее, - Николаю Николаевичу Ге.
Потом они прощаются и уходят в свой вагон. Немного спустя летящую
насыпь берут разом в тормоза. Мелькают березы. Во весь раскат полотна сопят
и сталкиваются тарели сцеплений. Из вихря певучего песку облегченно
вырывается кучевое небо. Полуповоротом от рощи, распластываясь в русской, к
высадившимся подпархивает порожняя пара пристяжкой. Мгновенно волнующая, как
выстрел, тишина разъезда, ничего о нас не ведающего. Нам тут не стоять. Нам
машут на прощанье платками. Мы отвечаем. Еще видно, как их подсаживает
ямщик. Вот, отдав барыне фартук, он привстал, краснорукавый, чтобы поправить
кушак и подобрать под себя длинные полы поддевки. Сейчас он тронет. В это
время нас подхватывает закругленье, и, медленно перевертываясь, как
прочитанная страница, полустанок скрывается из виду. Лицо и происшествие
забываются, и, как можно предположить, навсегда.
2
Проходит три года, на дворе зима. Улицу на треть укоротили сумерки и
шубы. По ней бесшумно носятся клубы карет и фонарей. Наследованью приличий,
не раз прерывавшемуся и раньше, положен конец. Их смыло волной более
могущественной преемственности - лицевой.
Я не буду описывать в подробностях, что ей предшествовало. Как в
ощущеньи, напоминавшем "шестое чувство" Гумилева, десятилетку открылась
природа". Как первой его страстью в ответ на пятилепестную пристальность
растенья явилась ботаника. Как имена, отысканные по определителю, приносили
успокоенье душистым зрачкам, безвопросно рвавшимся к Линнею, точно из
глухоты к славе.
Как весной девятьсот первого года в Зоологическом саду показывали отряд
дагомейских амазонок. Как первое ощущенье женщины связалось у меня с
ощущеньем обнаженного строя, сомкнутого страданья, тропического парада под
барабан. Как раньше, чем надо, стал я невольником форм, потому что слишком
рано увидал на них форму невольниц. Как летом девятьсот третьего года в
Оболенском, где по соседству жили Скрябины, купаясь, тонула воспитанница
знакомых, живших за Протвой. Как по
