Петров Михаил - Гончаров И Убийца В Поезде
Михаил ПЕТРОВ
ГОНЧАРОВ И УБИЙЦА В ПОЕЗДЕ
Поезд был проходящим. Впрочем, как и все в моей жизни. Билет мне продали
только по прибытии состава. Стоял он здесь, в родном, до печенок надоевшем мне
городе, сорок минут. Поэтому я, не спеша и беспечно размахивая легким кейсом,
с билетом в руках направился в привокзальный буфет.
Вокзал у нас старинный, и гремел когда-то шикарный его ресторанище с
высоченными потолками и поныне сохранившейся дивной лепниной. Гулял здесь
купец. Гулял, собака. А теперь что-то вроде потемкинской деревни. Фанерные
перегородки, замызганные посетители. Да и сам я не лучше. Брюки неглаженые.
Рожа - что у дикого вепря; не поймешь, то ли борода, то ли небритость. Морда
то ли со сна, то ли с похмелья. Я пристально разглядывал свои зрачки в зеркале
бара и, решив, что с похмелья, заказал двести пятьдесят.
В высокий стакан тонкого стекла, из которого нормальные люди пьют
коктейль, какой-нибудь там сок или пузырчатый холодный лимонад, бармен вылил
полбутылки "Сибирской" и невежливо подтолкнул по стойке, так что половина
напитка выплеснулась мне на рукав рубашки.
- Извинись и долей, - скучно попросил я.
- Обойдешься, синячина! - Он нагло вылупил на меня черные сливы глаз и
по-блатному скорчил харю.
И тут он ошибся, потому что я крабом вцепился в его жирный кадык и,
тихонько сжимая, улыбнулся.
- Не понял, старина. Ты что-то хотел сказать?
- Извините, - прошипел он обреченным гусаком, и я ослабил хватку. - Сейчас
долью.
- Конечно, и лучше "Смирновской".
Я залпом выпил привычную дозу и поспешил вон, потому как знал, что
промедление смерти подобно. Меня наверняка уже высматривает пара-тройка
подручных интеллектуалов ресторанного прикрытия. А я спокойно шел по коридору
старого шестого вагона, отыскивая свое девятое, возле сортира, купе с тридцать
шестым, последним, местом. Купе было пустым, а до отправления поезда
оставалось около пяти минут, и появилась робкая надежда на одиночество.
"Неплохо", - подумал я, располагаясь в грязном гадючнике - четырехместной
клетке. Вид его действительно был жутким: одно стекло разбито, расшатанная
рама не держится; диваны изрезаны и оклеены пластырем; разболтанный дверной
замок ходит в пазах и не заклинивается, видать, молитвами начальника состава.
Любопытный народ проковырял обширную дыру в сортир, и теперь она была заткнута
какой-то грязноватой тряпкой, и, надо же, как раз под моей полкой. "Ну да Бог
с ним, - подумалось благодушно, - главное, едем!"
А ехал я в большой город Ташкент в гости к дядьке, моему единственному
родственнику. Грохнув сцепками, состав сразу плавно поплыл, осторожно, будто
на ощупь пробуя стыки рельсов.
Ехал я налегке, с кейсом, где лежали носки, трусы, рубашка, туалетные
принадлежности и бутылка "Морозоффа", которую я подумывал уже выудить из
чемоданчика и на совесть испробовать святую жидкость. Но необходим был
всенепременный атрибут выпивки - закусь.
В вагоне-ресторане я с любопытством рассматривал серую хлебную лепешку с
задранными краями. Она называлась "шницель рубленый".
- Это что? - спросил я нетерпеливую засаленную официантку.
- Шницель! Берешь или нет? - Девица нервно пристукивала толстой пяткой по
тапочке.
- А врачи в поезде есть?
- Зачем?
- Отравлюсь.
- Умный?
- Ага.
- Берешь? Нет? Люди едят - ничего. Нежный какой!
И я отважился. С двумя кусками хлеба, колбасой и сомнительными лопухами
шницелей поскорее убрался из вонючей рыгаловки на колесах. "Не отравлюсь, -
успокаивал я себя, - пузатый "Морозофф" не по
