Пикуль Валентин - Полет И Капризы Гения
prose_history Валентин Саввич Пикуль Полет и капризы гения ru ru Roland ronaton@gmail.com FB Tools 2005-03-28 2AB79BC3-E35F-4AC7-9147-809841772339 1.0 Валентин Саввич Пикуль
Полет и капризы гения
Москва 1836 года… Жаркое летнее утро.
Елизавета Ивановна открыла двери и всплеснула пухлыми руками, такими плавными, и на каждой ладони — розовая ямочка.
— Ваня, — певуче позвала она мужа, — смотри-ка, гость-то у нас севодни какой приятной.
Из комнат выбежал Иван Дурнов, весь в радости: сам великий маэстро навестил жилище скромного московского живописца.
— Карл Палыч! — воскликнул он. — Дорогой вы наш…
Да, это был он. Короткое сильное туловище с животиком, выпиравшим из-под белого жилета, а руки маленькие и нежные, как у избалованной женщины. Но в пожатии они сильные, эти руки.
— Не ждал, Ванюшка? А я запросто… Не разбудил?
— Да нет, что вы! Мы рано встаем…
Брюллов снял шляпу, волосы золотым венцом распались над его массивною, но прекрасною головой. Он поцеловал руку хозяйке, и юная Елизавета Ивановна, кутаясь в старенький платок, невольно смутилась:
— Карл Палыч, что вы… Я по утрам такая некрасивая бываю, сама себе не нравлюсь.
— Синьора, — ответил Брюллов, — все мы, как правило, всегда некрасивы по утрам. Но вы… Вы даже не знаете, как вы божественны сегодня. Ванюшка, почему ты не напишешь портрета жены?
И этим он окончательно смутил женщину… Дурнов забегал перед создателем «Последнего дня Помпеи», услужливо отворял двери.
— Ваня, — сказала ему жена, — пойду приберу себя малость.
— Нет, нет! — властно удержал ее Брюллов. — Этот платок, поверьте, вам к лицу. Он украшает вашу прелесть.
— Еще бабушкин.
— Это ничего не значит…
Брюллов прошел в гостиную. Сел плотно, как хозяин.
— Ну, что. Ванюшка, стоишь? Давай, хвастай…
Дурнов, краснея, предъявлял свои последние работы:
— Мазочек вот тут не удался. А так-то ничего вроде…
Брюллов недовольно взмахивал короткой рукой:
— Дрянь! Мусор! Выбрось!
Солнечный луч замер на лице юной хозяйки.
Брюллов засопел, будто его обидели.
— Карл Палыч, — снова заробела женщина, — уж вы так на меня севодни смотрите. Право, и неудобно даже… Ведь неприбрана я!
Брюллов молчал, сосредоточенный. Неожиданно крикнул:
— Ванька! Палитру волоки. Ставь холст.
Дурнов одеревенело застыл — в растерянности:
— Зачем?
— Тебя не спрашивают зачем. Ставь, коли велю.
— Мигом.., есть холсток. Для вас.., мигом!
Перед мольбертом Карл Павлович Брюллов не спеша, со вкусом выбрал для себя кисть и стал отбивать ее ворс на ладони.
— Так и сидите, — сказал хозяйке, пронизывая ее взглядом…
Собрались домочадцы, пришли знакомцы из соседних домов по Никитской улице. Стояли в дверях, недвижимые, наблюдали. Имя Брюллова гремело тогда не только в России, но и во всем мире.
Как же не повидать великого человека?
— Господи, — переживала, вертясь на стуле, Елизавета Ивановна,
— да некрасивая я севодни. Дозвольте хоть приодеться мне!
— Синьора, уже некогда, — отвечал ей Брюллов.
— Лиза, — вступился муж наставительным тоном, — ты гению не перечь. Карл Палыч без тебя лучше все знает…
Стало тихо. Проснулась и зажужжала муха.
— Коли меня не уважаешь, — бубнил Дурнов, — так хоть гения уважь. Или не слыхала, что такое вдохновение?
— Слыхала… Застращал ты меня словом этим.
— Помолчи хоть ты, Ванька, — строго потребовал Брюллов.
В общей тишине щелкала кисть по ладони живописца.
— Вообще-то.., дрянь! — неожиданно произнес маэстро.
— Что, что? — спросил хозяин. — Какая дрянь?
— Дрянь, говорю.., вдохновение — дрянь! Порыв к ра
