Пильняк Борис - Волки
Борис Пильняк
Волки
В тысяча девятьсот семнадцатом году, в декабре, когда не
рассеялся еще дым октября, когда дым только густел, чтоб
взорваться потом осьнадцатым годом, - когда первые эшелоны
пошли с мешечниками, развозя бегущую с нарочей армию, в
ураганном смерче матершины, - -
- - на одной станции подходил к вагону
мужичок, говорил таинственно:
- Товарищи, - спиртику не надоть ли? -
Спиртовой завод мы тут поделили, пришлось на
душу по два ведра -
на другой станции баба подходила с корзинкой,
говорила бойко:
- Браток, сахару надо? - Графской завод мы
делили, по пять пудов на душу -
на третьей станции делили на душу - свечной
завод -
степь, ночь, декабрь - -
- в городах на заводах, в столицах ковалась тогда
романтика пролетарской революции в мир, а над селами и весями,
над Россией шел пугачевский бунт, враждебный городам. Тогда
поднимался занавес русских трагедий, увертюра октября отгремела
пушками по Кремлю. Тогда надо было знать секрет, чтоб влезть в
поезд - в сплошную теплушку: надо было шайкой в пятнадцать
человек лезть с кулачным боем в первую попавшуюся теплушку,
через головы, спины, шеи, ноги, в невероятной матершине и в
драке на смерть. - И вот, была холодная декабрьская ночь.
Поезд шел в степь. Каждый, кто ехал за хлебом, ехал тогда в
первый раз, - поезд шел в степь, на диких степных станциях
растеривая тех, кто, не желая умирать с голоду, брал быка за
рога - просто вез себе хлеба. Теплушки были набиты
человеческим мясом до крыш, это мясо было злобно и голодно, оно
злобно молчало, когда шумел поезд, и оно рычало матершиной,
когда поезд стоял: оно ехало из городов. И ночью поезд выкинул
на дикую станцию полсотни людей. Луна уже сошла с неба, ночь
помутнела, была черна, должно быть теплело перед снегом, на
востоке едва-едва зеленело. За станцией был поселок, у
станционной коновязи стояли возы, лошади мирно жевали, на возах
валялись люди. Скоро узналось, что поселок переполнен людьми,
- поселок не спал, то тут, то там вспыхивали огоньки спичек и
папирос, но было очень тихо, потому что все шептались. -
Приехавшие - одни решали итти в трактир попить чаю и лечь
часок поспать, другие - сейчас же итти по селам за хлебом:
узнали, что ближайшее село в трех верстах. Несколько человек
пошло к околице, -
- и когда они подошли к последней избе, где метелями были
надуты сугробы и откуда открывалось черное пустое поле, - их
остановила старуха.
- В Разгильдяево идете? - спросила она.
- Туда, а - что?
- Не ходите. Меня тута Совет приставил - упреждать.
Волки очень развелись. На людей бросаются. Вчера ночью
московского задрали, за мукой приезжал. А нынче с вечеру -
корову задрали. Погнали корову к колодцу поить, - как
отбилась, никто не видел, - только, слышут, ревет корова, как
свинья, за задами, - побежали мужики, видят - шагов сорок -
корова, а вокруг ней семь волков, - один волк тянет к себе
корову за хвост, потом бросил сразу, корова упала, второй волк
тогда корову за шею. - Когда подбежали мужики, полбока волки
уж съели. - Не ходите.
Восток чуть бледнел, впереди лежало черное холодное поле.
Среди идущих за хлебом был один, приявший романтику городской,
машинной, рабочей революции, - и эта весть о волках, это
холодное пустое поле впереди навсегда остались у него -
одиночеством, тоской, проклятьем хлеба, проклятьем дикой
мужицкой жизни вперемежку с волками.
С тех пор прошло пять лет.
И новый пришел декабрь - великих российских распутий.
Глава первая.
Монастырь лежал в лесу
