Писемский Алексей - Боярщина
Алексей Феофилактович Писемский
Боярщина
Роман в двух частях
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
В одной из северных губерний, в С... уезде, есть небольшая волость, в
которой, по словам ее обитателей, очень большое, а главное, преприятное
соседство. Всякий, кому только господь бог соблаговолил поездить по святой
Руси, всякий, без сомнения, заметил, как пустеют нынче усадьбы. Ему, верно,
случалось проезжать целые уезды, не набредя ни на одно жилое барское
поместье, хотя часто ему метался в глаза господский дом, но - увы! - верно,
с заколоченными окнами и с красным двором, глухо заросшим крапивою; но никак
нельзя было этого сказать про упомянутую волость: усадьбы ее были и в
настоящее время преисполнены помещиками; немногие из них заключали по одному
владельцу, но в большей части проживали целые семейства. Местечко это еще
исстари прозвано было Боярщиной, и даже до сих пор, если приедет к вам
владимирец-разносчик и вы его спросите:
- Откуда, плут, пробираешься?
- Из Боярщины, сударь... Около месяца там плутовал, - ответит он вам.
- Там?
- Там-с. Такое уж там для нас место притоманное{53}.
Заседатель земского суда как, бывало, попадет иуда на следствие, так
месяца два, три и не выедет: все по гостям, а исправник, которого очень все
любили, просто не выезжал оттуда: круглый год ездил от одного помещика к
другому. На баллотировках боярщинцы всегда действовали заодно и, надобно
сказать, имели там значительный голос, тем более что сам губернский
предводитель был из числа их.
На северном краю этой волости есть усадьба Могилки, которая как-то
резко отличалась от прочих усадеб тем, что вся обнесена была толстым
деревянным забором. Двухэтажный, с небольшими окнами, господский дом был
выкрашен серою краскою; от самых почти окон начинал тянуться огромный пруд,
берега которого густо были обсажены соснами, разросшимися в огромные
деревья, которые вместе с домом, отражаясь в тинистой и непрозрачной воде,
делали пруд похожим на пропасть; далее за ним следовал темный и заглохший
сад, в котором, кажется, никто и никогда не гулял. Высокие, покрытые острым
колпаком флигеля, также с маленькими окнами и посеревшие от времени,
тянулись от господского дома по обоим бокам и заключались скотными дворами,
тоже серыми, которые были обильно, но неаккуратно покрыты соломою. При самом
почти въезде в усадьбу, на правой руке, стояла полуразвалившаяся часовня,
около которой возвышалось несколько бугров, напоминавших о некогда бывшем
тут кладбище. Одним словом - все как-то было серо и мрачно и наводило на вас
грустное и неприятное чувство. Всякий раз, когда я проезжал мимо этой
усадьбы, меня поражало необыкновенное ее сходство с раскольничьим кладбищем.
Лет двадцать назад в этой усадьбе жил высокий, худощавый старик, Егор Егорыч
Задор-Мановский, который один из всех соседних дворян составлял как бы
исключение: он ни к кому не ездил, и у него никто не бывал. Про него
носились весьма невыгодные слухи: говорили, что будто бы он уморил жену и
проклял собственного сына за то, что тот потребовал в свое распоряжение
материнское имение. Но это были одни слухи; достоверно же знали только то,
что сын лет двенадцать не бывал у отца.
- Нужно бы нам подобраться к Задор-Мановскому, - часто говаривал
губернский предводитель.
- Нужно бы, ваше превосходительство, - подхватывал с...кий исправник.
- Да как подберешься? - продолжал предводитель.
- Именно, как подберешься? - заключал исправни
