Подольный Р - Дальнейшему Хранению Не Подлежит
Роман Подольный
ДАЛЬНЕЙШЕМУ ХРАНЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ
Город все собирался кончиться, оборваться, сойти на нет - и не мог.
Улицы сменялись улочками, заборы - заборчиками, уличные колонки -
колодцами. Но конца всему этому не было. Взгляд упирался метрах в двадцати в
зыбкую границу темноты - и несколько секунд она казалась границей города. А
потом я замечал, что темнота отступает передо мною, а вместе с нею медленно
уходит в ночь город, расчетливо не давая обогнать себя.
Днем Барашов совсем не казался мне большим. Наверное, потому, что я мерил
его в вышину, а не в длину и ширину. Что ж, четырехэтажный горисполком был
Эйфелевой башней города, а трехэтажная гостиница с колоннами - его
Исаакиевским собором.
За два месяца, прошедшие со дня моего приезда, у меня не нашлось времени,
чтобы рассмотреть пункт, определенный мне для работы институтской комиссией по
распределению. И не ночью бы начинать исследование города, где, как значилось
в позавчерашнем решении горисполкома, уличное освещение отставало от
благоустройства дворов, а от уличного освещения, в свою очередь, отставало
асфальтирование тротуаров.
Это распоряжение я получил как руководитель видного областного учреждения.
В моем ведении находился угрюмый двухэтажный дом, смотревший и на соседнюю
улицу, и на общий с городской милицией двор добротно зарешеченными окнами.
Называлось мое учреждение архивом; я, однако, был там не директором, а
начальником трех старших научных сотрудников, одного просто научного
сотрудника, двух младших научных соудников, трех архивно-технических
сотрудников и вахтеров. Я завидовал своим подчиненным. Потому что они были
начальниками. Особенно вахтерам. Раз в три ночи каждый из них занимал рабочую
позицию на печи крохотной сторожке у дверей архива, на которые сам перед тем
навешивал замок весом в полпуда. Утром будил его и отпускал с работы. Один из
них ухитрился как-то не заметить грозы, перебудившей весь Барашов; другой (по
слухам, занимавшийся гаданием) несколько часов назад не слышал, как я отчаянно
лупил уками и ногами в дверь архива - изнутри. Потому то я был заперт. Стоило
только на пятнадцать минут дольше посидеть над документами...
Покорившись судьбе, я предусмотрительно превратил рабочие халаты
сотрудников в эрзац-простыни и иц-одеяла. Но спать было рано. Я пошел к полкам
с :удебными делами.
Их было здесь, судя по описям, по крайней мере, двадцать тысяч! И по
крайней мере, процента три от этого числа я уже успел просмотреть.
На делах стояли красивые даты: "Начато 2 января 1917 года, окончено 14
декабря 1917 года". "Начато 28 сентября 1917 года, прекращено производством 29
октября того же года". 1918, 1919, 1920 годы."Дело 2-го участка Барашевского
уездного суда о краже крестьянином Филиппом Иконовым свиньи у крестьянки
Елизаветы Петровой". Больше всего было здесь двойников этого дела. Что же, я и
просматривал эти судебные документы только для того, чтобы большую часть из
них отправить в макулатуру.
...Я никак не мог понять, чем руководствовались когда-то работники суда
при составлении описи. Дела времен Керенского соседствовали с делами первых
лет нэпа, документы о крестьянских восстаниях смущали покой классических дел о
покраже соседской курицы.
Я был стражем исторической справедливости. И хозяин курицы вместе с
похитителем ее уходил под моей рукой в небытие посредством резолюции поперек
обложки дела: "мак."), а батраки, отнявшие землю у своего помещика, переходили
в века согласно точной резолюции "На посто
