Почивалин Николай Михайлович - Юность
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
ЮНОСТЬ
Повесть
1
В вокзале сизый махорочный дым, толкотня, громкие голоса подвыпивших
мобилизованных, В тихие всхлипывания женщин. Неторопливо проходят по залу
молодой лейтенант и маленький коренастый солдат с красными повязками на
рукавах шинелей - комендантский патруль.
Мы выходим на перрон. Он темный мрачный скрывший свои огни под глухой
маскировкой. В лицо бьет ледяной ветер, перехватывает дыхание, мешает
смотреть.
- Не поскользнись,- крепко сжимаю я Олину руку.
Разыскиваем вагон, останавливаемся.
Из вагона кто-то выходит - в сплошной темени ярко вспыхивает сноп света
и тут же погасает опять. Темнота становится еще гуще, но я успеваю узнать
тяжело спрыгнувшего с подножки человека в длинной шинели. Это редактор
нашей армейской газеты. У него смешная фамилия - Пресс.
Узнает и он меня.
- Прохоров, - строго говорит он, - пора в вагон.
Через пять минут отправляемся.
А сам куда-то уходит.
Я беру Олины руки - они в мягких пуховых варежках Оля молчит. Обо всем
уже переговорено, сейчас остаются последние, самые трудные минуты.
- Не забудешь?
- Глупыш, - негромко говорит она. Это ее любимое слово, и, смешно, мне
очень нравится, когда она меня так называет.
Мы стоим почти вплотную друг к другу, молчим. Потом Оля закидывает мне
на шею руки, крепко прижимается и целует долгим, долгим поцелуем. Она не
отрывается даже тогда, когда рядом кто-то останавливается. Я забываю обо
всем - о войне, о редакторе, о стоящем рядом вагоне, обнимаю Олю. Она
тихонько вскрикивает, выскальзывает.
- Теперь все. До свидания, родной. - Не ожидая ответа, Оля пропадает в
темноте.
Бросаюсь вслед, на кого-то налетаю.
- Спокойно, Прохоров, - раздается голос редактора. - Пора...
Он не договаривает: пронзительный гудок заглушает слова, состав
дергается. Вслед за Прессом вскакиваю на подножку, и, повиснув на
поручнях, пытаюсь увидеть Олкх Да где там! И вдруг широкая дверь вокзала
распахивается, в золотом квадрате, словно в волшебном фонаре, возникает
легкая неподвижная фигурка девушки в короткой дошке. Все это длится
какое-то мгновение; вот неловко повернуто волшебное стекло - и снова
ледяной гудящий мрак стремительно подступает к самым глазам.
"До свидания, мой город, до свидания, моя Оля, Оленька!.."
Редакция расположилась в мягком вагоне. Весь вечер мы носили сюда со
склада сухари в огромных бумажных мешках, сахар, консервы. Сейчас коридор
пуст, двери купе закрыты, и только по оживленным голосам можно судить, что
мои новые товарищи не спят.
Расстегиваю черный дубленый полушубок, устало присаживаюсь на скамеечку
у окна. Курю одну папиросу, вторую, третью. На душе та спокойная пустота,
которая всегда приходит после нервного напряжения.
Из купе выходит сухощавый черноволосый юноша в военной форме, в
новенькой, поскрипывающей портупее, но без знаков различия на малиновых
петлицах. У него смоляная копна волос, смуглое лицо, заканчивающееся
острым подбородком, крупный нос, удивительно красные полные губы. Это
Евгений Гранович, поэт нашей газеты, Попыхивая трубкой, он подходит ко мне.
- Вы, значит, у нас будете работать?
В тоне поэта, стихов которого я ни разу не читал, чувствуется явная
снисходительность.
- Да.
Раз за разом всхрапывает трубка, снова вопрос:
- Позвольте полюбопытствовать: кем?
- Литературным секретарем.
Черные густые брови Грановпча изумленно топорщатся.
- Что же, и мои материалы править будете?
- Как придется.
- Считаю долгом предупредить: терпеть не могу, когда меня пр
