Пришвин Михаил - Нерль
М.Пришвин
НЕРЛЬ
I
Мы ждали этого 14 марта, но 12-го вечером появились признаки, что
событие совершится, может быть, в эту же ночь, и потому я побежал в аптеку
за сулемой и карболкой, а жена пошла в сарай за соломой. Когда я вернулся,
солома была уже в кухне, я опрыскал ее сулемой, уложил в углу, и весь этот
угол отгородил бревном и, чтобы не откатывалось, прибил к стене гвоздями.
Наша Кэт знала цель этих приготовлений по прошлому разу, дожидалась
спокойно и, как только я кончил работу, шагнула через бревно и свернулась
в углу на соломе.
Мы не ошиблись: в эту ночь Кэт родила нам шесть щенков - три сучки и
три кобелька. Все три сучки были поменьше кобельков и вышли совершенно в
мать, в немецкую легавую с большими кофейными пятнами на белом и по белому
частый крап. У одной на макушке, на белой лысинке, была одна копейка, у
другой - две копейки, третья сучка была без копейки, просто с белой
полоской на темени, и заметно была поменьше и послабее сестер. А кобельки
вышли в отца, Тома; пятна были несколько потемнее, у двух почему-то на
белом пока не было крапу, а третий был значительно крупнее других, весь в
пятнах, крапе, таком частом, что казался весь темным, и вообще был тяжел и
дубоват. Дубец - мелькнуло слово у меня в голове, я поймал его и вспомнил
охоты свои по выводкам на речке Дубец. Слово мелькнуло недаром, я очень
удачно охотился на Дубце, и мне показалось - неплохо будет в память этих
охот назвать новую собаку Дубцом. Да и пора вообще бросить трафаретные
клички и давать свои собственные, местные, ведь каждый ручеек, каждый
пригорок на земле получил свое название без помощи греческой мифологии.
Из этого помета я решил себе оставить кобелька и сучку.
Название для сучки мне сейчас же пришло в голову, как только мелькнул
Дубец. Я назову ее Нерлью, потому что на болотистых берегах этой речки
прошлый год много нашел гнездовых дупелей.
Но я не знаю, мне кажется, было что-то больше охоты на этой странной и
капризной реке. Она такая извилистая, что местами от излучины до излучины
через разделяющий их берег можно было веслом достать. Я плыву на челноке
по течению, правлю веслом, чтобы не уткнуться в болотистый берег,
подгребаю, завертываю. Впереди виднеется церковь, и кажется очень
недалеко, но вдруг река завертывает в противоположную сторону, церковь
исчезает, и через долгое время, когда я снова завертываю, село оказывается
от меня много дальше, чем было вначале. Слышно, где-то молодой пастух
учится играть на берестяной трубе, звуки то сильнее, то тише, но слышны
мне - все тот же пастух, та же мелодия, те же ошибки. К обеду я подплываю,
но село оказывается не близко от берега, мне идти туда незачем. Я отдыхаю
на берегу. Пастух перестал. А потом я удаляюсь вперед по реке, и пастух
опять меня преследует до самого вечера. Только уже когда садилось солнце,
мне была милость: река выпрямилась, увела меня от села далеко, и в крутых
лесных берегах пение птиц перебило оставшееся в ушах воспоминание неверной
мелодии. Вода очень быстрая несет меня, только держи крепче весло в руке.
Я не пропускаю глазами проплывающую в воде щуку, голубую стрекозу на
траве, букет желтых цветов, семью куликов на гнилом краю затонувшего
челнока, сверкающий в лучах вечернего солнца широкий лист водяного
растения, на трепетной струе поклоны провожающих меня тростинок. Какой
бесплодный день на реке и какое очарование: никогда не забуду и не
перестану любить.
Дикая Нерль, я воплощу твое имя в живую собачку, для которой вели
