Пузий Владимир - Единственная Дорога
Владимир Пузий
Единственная дорога
Человек был весь в пыли; пыль осела на нем, словно бархатистая кожица и
не желала осыпаться. Я смотрел, как он идет ко мне, и выпускал к небу
колечки дыма из своей старой трубки. Колечки получались идеально правильной
формы: за столько лет тренировки, сколько их было у меня, можно научиться
чему угодно, не только выпускать идеальные колечки дыма. Между прочим, на
путников эти мои колечки производят благоприятное впечатление - люди сразу
успокаиваются. Им почему-то кажется, что никто не стал бы так беззаботно
сидеть на крыльце и коптить небо, если б тут было опасно.
Человек заметил меня не сразу. Наверное, за прошедшие годы мы с моей
избушкой стали очень похожи и я уже кажусь не более, чем ее частью.
Он шел, блуждая глазами по песчаным холмам и пошатываясь при каждом
движении. Потом вскинул голову, увидел мой домик и замер, как охотничья
собака, которая чует уток: весь вытянулся, и я даже подумал, что он сейчас
подтянет одну из ног. Ногу он, конечно, подтягивать не стал - наоборот,
быстро-быстро побежал ко мне, поднимая фонтаны пыли.
Я сидел и ждал его, прислонившись спиной к нагревшимся за день доскам
двери. Просто сидел, вытянув ноющие ноги (к дождю, что ли?), и не
переставая пускал колечки дыма.
Путник преодолел уже половину пути, когда внезапно остановился, словно с
размаху налетел на каменную стену. Постоял, подозрительно рассматривая меня
и избушку, а потом спросил - то ли у меня, то ли у чуть подрагивающего от
жары воздуха: - Опять мираж?
Что-то подобное говорит и делает каждый, чей путь пролегал через пески.
Те, кто проходит джунгли или тайгу, подозревают во мне какого-нибудь
местного людоеда или шамана, тут же обещают насобирать кучу мухоморов и
раздобыть свежий скальп гориллы - лишь бы я вывел их "отсюда". Попавшие ко
мне по морю спрашивают, давно ли я потерпел кораблекрушение. Еще бывают
горцы - те норовят возвести меня в ранг божества, падают на колени и творят
прочие непотребства. У другого бы нервы давно уже отказали, а меня спасает
трубочка. И еще, - дымные кольца; я выпускаю их, а вместе с ними уходят
злость и раздражение, остается лишь сострадание к пришедшему.
- Нет, не мираж, - ответил я. - Проходи, гостем будешь.
Он по-ребячьи хлюпнул носом, провел пыльным рукавом по щеке.
- Правда?
- Правда, правда, - прокряхтел я, подымаясь с крыльца.
Годы берут свое, и спина все чаще и чаще не желает мне подчиняться,
напоминая треснувшую вдоль еловую доску... Да ладно, нужно позаботиться о
госте, а не жалеть себя.
Я провел его в избушку, усадил за стол и велел ждать. Пока растапливал
печь, он удивленно оглядывался, не понимая, откуда столько всяких трав и
ягод оказалось в пустыне.
Когда печка нагрелась, я сунул в ее пасть горшок с кашей и еще один
- с бульоном, а сам отворил другую дверцу и указал гостю: прошу, мол. Он
прошаркал через всю комнату и ошарашенным взглядом посмотрел сначала на
сад, что был за дверцей, потом - на меня, потом - снова на сад.
- Это все... Откуда? - спросил он хриплым от волнения голосом.
- Не знаю, - откровенно признался я. - Всегда здесь было.
Он никак не решался шагнуть через порог наружу, и пришлось легонько
подтолкнуть его в спину. Гость вышел в сад и снова застыл.
- Боже, как такое может быть?.. - прошептал он. - Деревья, листья.
Яблоки, виноград - посреди пустыни.
- Там еще и озерцо есть, - сообщил я, попыхивая трубочкой. - Ступай,
искупайся. Устал ведь, небось? дорога неблизкая.
- Да, - растерянно произнес он.
