Разгон Лев - Бунт На Борту
ЛЕВ ЭММАНУИЛОВИЧ РАЗГОН
БУНТ НА БОРТУ...
"...Или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что
сыплется золото кружев розоватых брабантских манжет".
Я смотрел, как на лице капитана Намятова попеременно краска ярости сменяла
бледность страха, на его рефлекторные подергивания руки к кобуре нагана и
пытался вообразить, как с потертых обшлагов его гимнастерки сыплются лепестки
розоватых брабантских манжет...
- Чего лыбишься-то?! Вам это что, смешки! Ну не объяснять же капитану
Намятову, что он карикатурно вызвал в моей памяти знаменитые строки
стихотворения Гумилева.
- Я же вас предупреждал, гражданин капитан, что не нужно заводиться с
ними.
- А чего так не заводиться? Такие же зеки, как все Подумаешь, Хуаны
черномазые! И не таких ломали! Коминтерновцы у меня сортиры чистили, а здесь
эти пацаны мне бунт устраивают - они, видите ли, испанцы,- тоже мне гордая
нация! С быками привыкли драться...
Признаться, не ожидал от капитана Намятова такой эрудиции: даже слышал про
бой быков в Испании.
- Так вы бы им все объяснили, гражданин начальник, сказали, что-де
прощаете их, все зачеты восстанавливаете и этого надзирателя, что обозвал их,
уберете с командировки...
- То есть как это я им объясню? Когда они самому начальнику лагеря, самому
полковнику, сказали что-то матерное по-ихнему. Ходэр - это что такое? Буквы те
же.
- Да кто их знает. Раз буквы похожи, так, значит... И вот тут-то мне
следует объяснить, с чего это у капитана Намятова посыпались не то что
розоватые брабантские манжеты, а все его капитанское величие, насмерть
усвоенное убеждение, что нет ничего, что может противостоять его власти. Ибо
его власть - это власть всей огромной, немыслимо огромной и немыслимо могучей
махины, что называется "Советская власть". И противостоять ей никто и ничто не
может. А тут нашлись. Да и кто!
Смерть тирана - любого тирана - всегда не только приятна, но и интересна.
Ибо вслед за ней неизбежно начинаются реформы, изменения, перемещения. Часто
они бывают идиотическими, бессмысленными, ухудшающими то, что и раньше было
плохо. Но зато - новое, а значит, интересное. "Хоч гирше, та инше" - это
доподлинная, выстраданная народная мудрость. Значит, с марта 1953 года, с того
блаженно счастливого дня, когда мы готовы были пуститься в пляс под траурный
марш Бетховена, началась для всех нас непрерывная полоса реформ. Выгоняли по
бериевской амнистии уголовников, ломали лагпункты и переделывали их в поселки,
куда якобы приедут завербованные лесорубы;
разделили лагерь на собственно лагерь, продающий зеков для работы, и
другой лагерь, который вроде как бы нанимал этих зеков, с их помощью валил лес
и вообще что-то производил. Все эти великие реформы, затеянные светлыми умами
с Лубянки и Кузнецкого моста, лопались с таким громким и вонючим треском, что
старые, опытные зеки, не имеющие никаких шансов стать объектом либеральной
реформы, помирали со смеху.
Амнистированные быстро вернулись назад с новыми сроками и вполне
довольные. Побыли на воле, попили, пограбили, побабились, отвели душеньку и
вернулись в родной дом, получив по новому, либеральному Уголовному кодексу
вполне сносный, сравнительно с прошлыми, небольшой срок. В бывшие лагпункты
вместо убранных нар привезли кровати, застелили их простынями и прекрасными
шерстяными одеялами. Потом привезли туда "завербованных": чахлых молодых
мужиков и баб, сохранившихся еще чудом в лесах Мордовии, Чувашии, Удмуртии.
"Чудь начудила, и меря намерила..." Все, черт, с
