Расул-заде Натиг - Особо Торжественный Случай
Натиг Расул-заде
ОСОБО ТОРЖЕСТВЕННЫЙ СЛУЧАЙ
Он короткий и круглый, с потрепанным, вечно озабоченным лицом; щеки, как
правило, плохо выбриты, глаза испуганные, шмыгающие, рубашки нечистые, пиджак,
туго обтягивающий большой живот, застегнут на одну пуговицу, брюки с
выпирающими чашками на коленях - учитель пения сельской школы. Ему пятьдесят
три года, а по виду можно дать не меньше шестидесяти пяти. Имеет большую семью
- девять детей; шесть девочек и три мальчика, да еще четырнадцать внуков.
Пока. Будут еще. Жена, которую он зовет не иначе как старуха (а ей всего сорок
семь), и в самом деле похожа на старую облезлую каргу. Как цыганка, она носит
по нескольку юбок сразу, надетых одна на другую, а на голове темный,
неопределенного цвета от давности келагай. Чем больше проходило совместно
прожитых с ним лет, тем больше жена ожесточалась, становилась ворчливее и
злее. В последние годы она не упускала повода досадить ему - впрочем, зачастую
и повода не требовалось - словно задалась целью, сжить его со света. Он, как
большинство истинных неудачников, был человеком безвольным. Да и что тут
скажешь, если получаешь сто двадцать в месяц, а семья... ого-го! Хорошо еще,
старшие дети стали на ноги, зажили своими домами... Легче, что ни говори...
И как он умудрялся раньше кормить такую ораву? Уму непостижимо.
Он покорно опускал голову, выслушивая скорбные сетования жены.
Часто прибегали внуки. Он, завидев их, расплывался в добродушнейшей
улыбке. Внуки любили подразнить дедушку.
- А папа сегодня говорил - дедушка глупый! Вот!
- А мой папа сказал - дедушка дурак!
- Нельзя так говорить про дедушку, - беспомощно улыбаясь и целуя внуков,
слабо пытался он возразить. - Как вам не стыдно...
- Чего уж там, - подавала голос жена, раскатывая тесто. - Дурак и есть...
- Дедушка дурак! Дедушка дурак! - веселились внуки.
Во время летних каникул ученики иногда заходили к учителям помочь на
огороде или в саду, - так уж повелось с легкой руки директора, - окапывали
деревья, поливали, даже к учителю физкультуры заходили помочь по хозяйству, а
к нему - никогда.
- Потому что ты болван, - объясняла жена, - вот учитель физкультуры, на
черта он нужен, если дети и так круглый год занимаются физическим трудом? А
вот сумел себя поставить, и ходят к нему, помогают, уважение, значит,
показывают. А ты... Тьфу!..
- Да у нас ведь и садик не ахти какой большой, сам справлюсь, - тихо
говорил он, хотя в глубине души ему было обидно за себя и за уроки пения, не
пошедшие впрок неблагодарным ученикам.
- Вот и справляйся, балбес, - советовала жена.
Наступала осень, вместе с ней начинались занятия в школе.
В классе он чувствовал себя несколько уверенней, чем дома. Конечно, это
ведь дети, это ученики, нет такого человека, чтобы петь не любил, думал он,
согреваясь душой.
А когда он начинал петь перед классом, сам себе дирижируя короткими
руками, и от переполненности чувствами становился на цыпочки, и большой живот
его выползал из брюк и колыхался в такт его движениям, и пел он что-то веселое
вроде "цып-цып, мои цыплята", с задних парт время от времени доносилось
хихиканье. Он краснел, но делал вид, что не слышит. Потом подбирал что-нибудь
более серьезное, начинал петь, постепенно воодушевляясь, размахивая руками,
приглашая петь весь класс. Подхватывали неохотно, кто в лес, кто по дрова. Он
огорчался. Но замечаний делать не умел, не в его характере было делать
замечания.
В молодости у него был слабый, но довольно чистый голос и хороший слух.
