Расул-заде Натиг - Воскресенье, Ненастный День
Натиг Расул-заде
ВОСКРЕСЕНЬЕ, НЕНАСТНЫЙ ДЕНЬ
Тихое утро. Всплывало, заполняя собой комнату, воскресенье - тихое
промозглое утро. Я проснулся, полежал с открытыми глазами и снова уснул.
Приснился мне апшеронский берег, жара, пляж - Бузовны. Голубая вода воровато
подбиралась к моим ногам, роя под пятками маленькие ямки... Окончательно
проснулся я очень поздно и вспомнил: день рождения товарища сегодня. И мы
приглашены оба. Приглашены вместе, я с ней. Так повелось в последнее время:
приглашать нас вместе. И я жду ее. Сегодня я жду ее, чтобы вместе отправиться
в гости, на день рождения товарища. Я еще немного полежал, думая о каких-то
пустяках, до того незначительных, что они не задерживались в памяти больше,
чем на мгновения. Совпало. Воскресный пустой день и день рождения. Впрочем, и
остальные дни теперь не очень-то были наполнены. Чувства, которые я испытывал
к ней всего лишь пол-года назад, чувства поначалу яркие, новые, даже
неожиданные, каких, вроде, и не подозреваешь в себе, эти чувства, постепенно
тускнея, завершались, умирали, замороченные, беспросветные, медленно сходили
на нет, словно из кинозала, полного вспышками солнечной комедии, веселья и
хохота, выходишь и окунаешься в холодный ноябрьский день, сумеречный и
тоскливый, больше похожий на вечер, когда некуда пойти. Но мы, будто боясь
пока выйти из привычного состояния, продолжали еще встречаться, почти так же
часто, как и пол-года назад, вернее, тут речь только обо мне, и это я, будто
боясь выйти из привычного состояния... Пол-года назад мы познакомились в
поезде метро, мчавшего нас к Новослободской станции, где я должен был выйти и
пересесть в троллейбус, потому что в те годы еще не было станции метро
"Площадь Пушкина", и в институт на Тверском бульваре приходилось ездить на
троллейбусе. Тогда в утренней толчее в поезде метро я сказал ей первое, что
пришло на ум, вернее, на язык, потому что ум тут ни при чем, не помню уже что
сказал, еще бы, стал бы я за поминать подобные вещи... Волосы белокурые, на
затылке забавными завитушками, и при малейшем движении головы дергались эти
завитушки-завитушечки, подобно золотистым колокольчикам, так и чудилось, что
вот-вот раздастся нежный, негромкий звон. Вот такие у нее были эти завитушки
золотые. А впрочем, к чему теперь, зачем я себя завожу, все же хорошо, все
хорошо, все нормально, спокойно, спокойно... Э, ладно...
....Ну, значит, продолжали еще встречаться. Малодушие, нерешительность -
не знаю, я ведь недавно только обнаружил, что все кончилось и ждал удобного
случая... Ну, бог с ним... А пока продолжали видеться. И нас, как уже повелось
в последнее время, вместе и пригласили на этот воскресный день рождения. Она
заявилась, когда я брился, пол-лица в мыле, на другой, плохо выбритой щеке -
свежая, неглубокая царапина, весело каждые три-четыре секунды алеющая яркой
кровью. Я брился и одновременно воевал с царапиной, стараясь утихомирить ее. И
это уже само по себе раздражало и нервировало. А тут и она заявилась, как
нельзя более некстати. И естественно, факт ее прибытия не придал мне бодрости
и воодушевления. Хотя, что с нее взять, в последнее время она все делала
некстати, будто нарочно, чтобы позлить меня.
- Ты пришла на пятнадцать минут раньше, - сказал я, бросив взгляд на
будильник на подоконнике, сказал ровным голосом, не раздраженно, нет, просто
констатировал факт.
- Подумаешь, - сказала она, и это у нее любимое словечко, все у нее
"подумаешь", все не так уж важно, чтобы говорить об э
