Романовский Владимир - Московский Дворик
Владимир Романовский
МОСКОВСКИЙ ДВОРИК
Рассказ
В конце апреля я отправился на большую Пионерскую к Василию
Дмитриевичу Шахматову, бывшему сотруднику нашей газеты. Направил меня к
нему главный редактор. Когда-то на фронте Шахматов был фотокорреспондентом,
много ездил, снимал. У него был собственный фотоархив, и мы надеялись:
может, даст что-нибудь для праздничного номера ко Дню Победы.
Василий Дмитриевич Шахматов оказался крепким круглолицым стариком с
нависшими белесыми бровями и острым взглядом. Встретил он меня
настороженно.
- И что же вас интересует, молодой человек? - строго спросил он,
разглядывая меня поверх очков.
Но чаю предложил, и постепенно мы разговорились. Он заметно смягчился
и чем-то стал напоминать доброго говорящего бобра из мультфильма.
- Попробую подыскать, пей пока чай-то. - Василий Дмитриевич в знак
своего расположения перешел на "ты".
Неторопливо поднявшись, он покинул кухню. Через несколько минут
вернулся и выложил передо мной три пухлых черных конверта из-под
фотобумаги. На каждом белела квадратная наклейка с аккуратными надписями:
"апрель 1945", "май 1945", "июнь 1945". Я осторожно извлек из майского
конверта пачку фотографий и начал раскладывать на столе. Верхний снимок -
явно не сорок пятого года, выцветший и пожелтевший, с полустершейся
карандашной надписью на обороте - я, решив, что он оказался в пачке
случайно, не глядя, отодвинул к Василию Дмитриевичу.
- Ты не двигай, это не ошибка, в той пачке ему и место. - Он бережно
взял снимок за края и поправил очки. - У меня своя система. Хотя
действительно сделан он намного раньше - в сорок первом году. Но я
специально держу его здесь: с ним связана одна история. А произошла она
именно в сорок пятом... - Он посмотрел на меня долгим, внимательным
взглядом, словно прикидывая, стоит ли продолжать дальше.
- Расскажите, Василий Дмитриевич, - попросил я.
- Ладно, расскажу, а потом уж ты его посмотришь. Летом сорок пятого, -
не спеша начал Василий Дмитриевич, - наткнулся я на эту фотографию в
редакционном архиве. Снимок-то сделан мастерски, и выглядел он тогда свежим
и ярким. Представляешь картину Поленова "Московский дворик"? Ничем не хуже.
Иногда черно-белые снимки выразительнее цветных, как графика. Все в нем
было: необыкновенная воздушность, глубина, просветленность какая-то -
просто за душу брало. И духом веяло уютным, российским. Но главное не это.
Главное - на фоне этого двора стоит молоденькая женщина с годовалым
ребенком на руках, а ноги се облепили ещё два малыша, двух и трех лет,
погодки. Рядом - матрос, в бескозырке и в каких-то диких клешах. Молодой
крепкий парень, но взгляд у него растерянный, мне даже показалось -
обреченный. А она - смотрит с надеждой, ну так смотрит, будто молится.
Щемящее впечатление производила эта картина, все в ней было: и материнство,
и любовь, и дети малые, и надежда, и мольба, и покорность судьбе. Мадонна,
настоящая мадонна. "Чистейшей прелести чистейший образец".
По снимку нетрудно было догадаться, что фотограф снял их перед
расставанием, перед уходом этого матроса на фронт. Но он так и остался
почему-то не опубликованным. На обороте химическим карандашом - были тогда
такие карандаши - написан адрес и дата: август 1941.
И вот тогда я и решил написать очерк: взять тот, старый снимок и рядом
сделать новый, в том же дворе и с теми же действующими лицами. И рассказать
об их судьбе. Неплохая идея, а?
Слушай дальше. В июне сорок пятого Москва бурлила от радости. Наши
возвращались из
