Садур Екатерина - Праздник Старух На Море
Екатерина Садур
Праздник старух на море
I
Зеленая бездна
- Рябина да водка, вот тебе и вся настойка рябиновая, - сказала старуха. -
Прямо в бутылку рябины насыпают и отставляют в темное место. А клюква с
водкой - настойка клюквенная.
- А на черемухе бывает?
- Бывает, - кивнула старуха. - Бывает на фруктах, на ягодах - одинаково
хорошо...
Водка да рябина. Закусывали мы в подъезде рябиной. Сначала горечью водки
наполняли рот, простудной, сиплоголосой горечью, а потом - рябиной.
Рябиновая горечь смягченная, бархатистая.
Поздняя осень стояла на "Пражской" за подъездным окном, но заморозков не
было. Осень стояла, покачиваясь на ветру, срывая последние листья с
мерзнущих веток. Листья сохли и корчились. Те, у которых приподнимались
края, напоминали лодочки или грецкие скорлупки; у немногих края
приподнимались так, что лист закручивался в свиток, остальные лежали
распластанные. Сохли, если было сухо, гнили, если было мокро.
Старухи уже не выходили от холода, сидели у окон на кухне, высматривали на
улице красный платок почтальонши, разносившей пенсии по девятым числам.
- Опять нет надбавки?
- В следующем месяце обещают, - привычно отвечала почтальонша.
- Сама давно на пенсии, а все по квартирам ходишь.
- Хожу, пока ноги носят. Сейчас на пенсию не проживешь.
- Жизнь дорогая, - вздыхала старуха.
- Смерть дешевая, - отвечала почтальонша.
- Не посылает Бог смерти.
- Не посылает...
И обе замолкали. Почтальонша уходила в тоске, старуха оставалась тосковать.
Старухи тоскуют оттого, что им близко умирать. В юности они думали, какая
будет жизнь, в старости - не сколько осталось жить, а сколько осталось до
смерти дней, ночей, недель, в которые слились длинные дни и ночи. Старухи не
знают юности, они забыли, что она у них была.
У стариков должна быть общая одежда, но не одна на всех - ты поносил, а
теперь моя очередь (старики любят донашивать), а специальная одежда без
признаков пола. Наряди старика в юбку и вытянутую кофту, а старуху наряди в
помятые брюки, в несвежую майку в желтых пятнах табачных плевков и в пиджак
такого пошива, который скроет ее впалую грудь. И все решат: вот иду т старик
и старуха, и никто не подумает, что ранним утром, трясясь и кашляя, они
перепутали одежду.
Вот о чем я думала, пока выписывала осень. Осенью я еще помнила лето, но
постепенно память о нем засыпала, а если вдруг пробуждалась, то резко и
неожиданно от случайного звука или запаха. От свиста электрички на станции
Покровское я вспоминала поезд "Москва-Симферополь" с душными остановками по
дороге в Крым, когда весь городок выстраивается вдоль перрона продавать
кефир и минеральную воду в проносящиеся поезда, а ближе к югу ведрами
предлагать алычу и урюк. Но остановки настолько коротки, что только и
успеваешь спросить: "Почем?", как поезд трогается, не дослушав ответа. До
конца перрона тянется желтая полоса старушечьих ног в стоптанных тапках и
ситцевые подолы нависают над ведрами фруктов.
А нашим старухам некуда выйти с кефиром, в Москве кефира не надо, поэтому с
утра они садятся по переходам метро просить надбавку к пенсии, а к вечеру
возвращаются в маленькую квартиру на "Пражской".
Запах после дождя, особенно вечером, в теплую погоду, говорил о том, что
вот-вот начнется море, а близость сада и железной дороги, и даже иногда
случайный плеск воды, еще раз подтверждали предчувствие. Но море все никак
не начиналось, один только машинист в пустой электричке объявлял: "Станция
Красный строитель".
На "Пражской" в соседн
