Семенов Юлиан Семенович - 37 - 56
Семенов Юлиан
37 - 56
Нас тогда на Спасо-Наливковском осталось трое: Витек, Талька и я. (Раньше
с нами всегда был Юрка Блюм, но после того, как забрали его отца, он переехал
куда-то на Можайское шоссе.) По утрам мы собирались возле шестого подъезда,
читали по складам "Пионерку", играли в "классики" или "штандер", а потом
ходили по этажам - смотреть опечатанные квартиры. Каждую ночь в нашем доме
опечатывали несколько квартир. Иногда их опечатывали сургучом, и тогда мы
уходили ни с чем, но если сургуча не хватало, опечатывали воском или
пластилином; мы осторожно соскабливали его, лепили солдатиков, опускали их в
лужи, и они становились совсем как оловянные.
- Говорят, вчера маршала Буденного арестовали, - сказал я, - за то, что у
него на даче жила японская балерина.
- Откуда знаешь? - сердито спросил Талька; он не любил, когда кто-нибудь
из нас первым сообщал наиболее важные новости.
- Люди говорили, - ответил я уклончиво, потому что мама настрого запретила
рассказывать про то, что я слышал дома. "Ты уже взрослый мальчик, - сказала
она, - ты должен понять, что сейчас надо молчать". "Почему?" - спросил я. А
она стала рассказывать про врагов народа, которые теперь, благодаря нашим
успехам, со всех сторон окружают родину, - будто я сам не читал об этом в
"Пионерке". Родители вообще стали какие-то странные с тех пор, как отец начал
меня брать с собой днем. Раньше-то он уезжал на машине к себе в редакцию, где
у него были две красивейшие секретарши, которые давали мне печатать на
машинке. Одна, тетя Роза, была дьявольски хороша, и я по ночам мечтал, чтобы
она стала моей матерью. Я всегда мечтал о красивой матери, но свою я тоже
любил. Раньше я редко видел отца, а теперь мы ходили с ним по улицам, и он
расклеивал театральные афиши. А раз я крепко струхнул. Я в последнее время
часто слышал, как он по ночам тихо говорил матери:
- Краснощекова забрали, а Курочкина поставили к стенке.
Я сначала не понимал, что значит "ставить к стенке". Мы, когда играли в
"штандер", тоже ставили к стенке, чтобы удобнее было целиться теннисным мячом
в того, кто проиграл. А когда отец сказал про дядю Сашу, что его тоже
"поставили к стенке", мать охнула и тихо спросила:
- Неужели Сашу тоже расстреляли?
Стало быть, "расстреливать" и "ставить к стенке" - одно и то же, понял я.
Так вот, в воскресенье мы поехали с отцом в Парк культуры. А в вагоне метро
ехал один пьяный в лыжных брюках с коричневыми штрипочками, на которые он то и
дело наступал каблуками. Когда мы вышли из вагона на станции "Коминтерн",
пьяный ударил отца по голове. Отец закричал:
- Перестаньте хулиганить! Я вызову милицию! Образовалась толпа. Подошел
милиционер и сказал отцу:
- Гражданин, не мешайте проходу, станьте к стенке.
Я заревел со страху, решив, что отца сейчас будут расстреливать. Я стал
хватать его за руку и тащить вверх, на улицу, где было солнечно, и гудели
машины, и не было этого страшного кафельного полумрака. Пальцы у отца
сделались холодными, а еще я увидел, как у него затряслось колено, когда
милиционер стал требовать паспорт. На улице отец взял меня на руки и прижал к
себе, как будто я маленький. Я обнял его за шею, а она у него тряслась, и мне
стало стыдно, и я испугался, как бы все не заметили, что он дрожит.
...Витек начертил на асфальте новые "классики" с большим "огнем" и начал
скакать первым. Он великолепно скакал - и "квадратиком", и "змейкой", и "через
раз", и "вслепую". Он лучше всех играл в "штандер" и никогда не мазал мячом,
