Серафимович Александр - На Панском Фронте
Александр Серафимович СЕРАФИМОВИЧ
НА ПАНСКОМ ФРОНТЕ
Рассказ
Знойное небо, чудесное расплавленное солнце, от которого давно у всех
загорели лица; ласковый горячий ветерок струится все в одну сторону,
раскачивая березы; а под ними на песке судорожно играют живые тени и
трепетные золотистые пятна. Пахнет до одури насыщенным смолистым запахом,
голова кружится. Чайку бы попить в этой благодати да с книгой завалиться
вон в той сосновой роще.
А вместо этого головы всех подняты вверх, и глаза напряженно следят.
В голубой высоте то сверкнет, как длинная спица, то погаснет, и снова
знойная голубизна, и опять сверкнет.
- Каждый день бомбы кидает. Летает вот рукой подать, за лес крыльями
цепляется, а ничего не поделаешь: пулеметы не берут, снизу блиндированы, а
пропеллер - туда не попасть.
- Погоди, - говорит другой красноармеец, - вот привезут наши,
перестанет зря мотаться над нами.
Длинная игла в небе совсем погасла.
- В тыл полетел, эшелоны все ищет.
Стоит красавец, сажень косая росту, плечистый, стройный, пышет алая
фуражка; до самой земли кривая кавказская, похожая на ятаган, шашка, вся в
серебре, с чернью. Весь он затянут, все в нем кокетливо-воинственно и
отважно. Чувствуется лихой кавалерист.
- Вот приходится со своими же поляками воевать. Да, я - поляк из
Вильны.
- Как они дерутся, поляки-то?
- Да как вам сказать, есть пехотные части стойко бьются, а
кавалеристы наших атак не принимают. Два раза водил свой конный отряд в
атаку, оба раза не приняли, показали тыл. А одеты - один шик. Тут, - он
провел пальцем вокруг горла, - оторочено черным барашком; в таких коротких
затянутых мундирчиках - загляденье. Конечно, в общем, сейчас дерутся
хорошо, но как только нас подопрут резервами, разобьем, у меня нет
сомнений. Только вот, злодеи, мучают наших пленных, такие пакости делают.
Я сам видел трупы наших пленных красноармейцев; знаете, не хочется и
рассказывать, что проделывают! Что турки когда-то.
Толпа красноармейцев, сгрудившаяся вокруг, тяжело молчала, не глядя
друг на друга.
- А по-моему, так, - заговорил кавалерист, - пленных брать,
кормить-поить, хорошо обходиться, а сколько наших изуродуют, столько
ихних, так же с этими сделать и положить в халупе, а самим уйти и записку
оставить. "Смотрите, мол: вы наших - и мы ваших, как раз столько же, не
больше, не меньше".
- Верно. Так... - загудели кругом голоса, и красноармейцы оживились.
- А у нас, на Восточном фронте я был, - заговорил небольшого роста
красноармеец, с большими ушами и хитроватыми на несмеющемся лице глазами,
сухопарый и подвижной, должно быть, из рабочих, - так что делалось? Казаки
резали из спины наших пленных ремни, выжигали на груди звезду, закапывали
живыми. Ну, мы в долгу не оставались. Так и шло. А потом додумались: взяли
в плен целый полк - бородачи, зверье. Грязные, обовшивели, оборванные.
По-волчьи глядят из-под насупленных бровей, ждут расправы. Ну, комиссар
послал их перво-наперво в бани. Вымылись, дали им чистое белье, одежду, а
когда вышли из бани, встретили оркестром; как грянули, они обалдели:
стоят, разинули глаза, ничего не понимают. А вечером устроили им митинг,
рассказали, что они нам братья - только глаза им заволокло. Повели в театр
кинематограф, концерт устроили. Так сами, когда пришли в себя от
изумления, все встали, как один человек, в Красную Армию и, как звери,
дрались со своими, с белыми.
Красноармейцы молчали, вопросительно поглядывая друг на друга, не
умея определить своего отношения к рассказанно
