Сергеев-Ценский Сергей - Ближний
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Ближний
Рассказ
I
Чиновник одного из петербургских департаментов Иван Петрович Чекалов,
господин сухой, корректный, лет под сорок, представленный к производству в
коллежские советники, тщательно выбритый, как артист, имеющий проседь на
висках и освобожденное от волос темя, ехал в середине октября в вагоне
второго класса в Петербург из Крыма. На курьерский поезд он не попал, - не
было мест; поезд был почтовый, грязноватый, набитый битком, долго стоял на
каждой станции - это раздражало. В Крыму Чекалов не отдохнул, как думал;
виноградом расстроил пищеварение и теперь чувствовал себя обманутым,
желчным.
Он устроился наверху, но ночью совсем не спал, утром же его поминутно
будили, так что даже и днем не хотелось подыматься. Читал газету, а буквы
прыгали. И все, кто сидел внизу, казались чрезвычайно противны: и какая-то
дама, очень черная, похожая на караимку, которая искала шпильку от шляпы по
всему купе и ахала, успокаивалась на время, недолго сидела, сосредоточенно
соображая, но вдруг опять, вскочив, начинала стремительно шарить по всем
углам; и студент-технолог, какой-то весь молочный, белокурый, немецкого
типа, с очень гладенько причесанными реденькими волосами и мутным цветом
глаз; и старый седобородый кавказец, казачий офицер, с одной звездочкой на
погоне и солдатским золотым Георгием с бантом на бешмете.
Еще сидели, судя по видным сверху носкам калош, двое - мужчина и
женщина. У мужчины был пожилой степной хозяйственный бас, а что женщина была
молода и не безобразна, видно было по тому, что в коридоре мимо открытой
двери купе все прохаживался низенький прыщеватый жандармский ротмистр,
поглядывал на нее косым влажным глазом и пощипывал белесый обкусанный ус. Но
и эта невидная небезобразная женщина была противна Чекалову.
Зачем-то топили по-зимнему много. Вентилятор вверху не открывался. Было
душно, сухо, неряшливо, шумно, тесно, и сильно пахло не то новой клеенкой,
не то жженой пробкой, не то щенком.
Через открытую дверь видно было все целиком окно в коридоре, а в окно -
поля. В окне, как в одной и той же раме, все менялись картины, и если бы
Чекалов был художник, может быть, он бы и любовался этим низким, длинным,
синим набухшим облаком, например, и ждал: а как оно пойдет дальше? А какой
примет тон?.. Или эта речонка - какой она даст излом вот сейчас?.. А теперь
к этому пару с сухим перекати-полем, ух, хорошо бы жирную, драную, сырую,
черную пахоть в соседи!.. А ну? - Есть!.. Но Чекалову с этими клочками полей
в окне было скучно: все - немые, все - на одно лицо. По своей удобной
петербургской квартире он тосковал в Крыму: человеку за лампу и ванную он
все-таки больше был признателен, чем богу за солнце и море. От неба он в
Петербурге успел уже так отвыкнуть, что первый день в Крыму чувствовал себя
даже как-то неловко: до того кругом чересчур светло и ясно, как будто ты
совсем и не одет и тебя насквозь видно. В дороге ничего ни поучительного, ни
просто любопытного он не видел, только одни неудобства, и думал, что со
временем, когда поезда будут ходить по двести верст в час, так мило это
будет: заснуть в Севастополе, проснуться в Петербурге.
Фигуру он имел сытую, несколько намеренно ленивую; на крупном синем
подбородке поместилась неожиданно круглая ямочка, и это очень нравилось
дамам. Его служебное положение теперь и в будущем и уменье устроиться тоже
нравилось многим дамам, но на такую чересчур дорогую собственность, как
жена, Иван Петрович пока не
