Сергеев-Ценский Сергей - Медвежонок
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Медвежонок
Поэма
I
Сибирь - большая; едешь-едешь по ней - день, два, неделю, полмесяца без
передышки, без останова, - фу ты, пропасть: такая уйма земли - и вся пустая.
Вылезет откуда-то из лесу десяток баб с жареными поросятами в деревянных
мигах; посмотрит на поезд спокойный обросший человек в красной фуражке;
просвистит, как везде, кондуктор, соберет третий звонок пассажиров,
разбежавшихся за кипятком, - и тронулись дальше, и опять пустые леса с
обгорелым желтым ельником около линии, потом опять станция, бабы с
поросятами, человек в красной фуражке, кипяток, и никак нельзя запомнить
архитектуры этих маленьких станций на пустырях, так они какие-то неуловимые:
постройка и только.
Если бы был я бродягой, я смотрел бы на эти таежные пустыри с
восторгом: экая девственная ширь! Но я больше степенный хозяин, чем бродяга;
вот идет поезд мимо парня в красной рубахе, прикорнувшего на армяке у
костра; парень спит, а ветер погнал уже огонь по сушняку в ельник, и пылают
уж мелкие елки, и дымит палая хвоя, пойдет в глубь тайги затяжной пожар -
кто его здесь остановит? Каюсь, огромного леса мне хозяйственно жаль, -
плохой я бродяга. Если бы был я поэтом, воспел бы я сочные верхушки кедров,
разбежавшихся с разгону в небо, ясные желтые вечерние зори, туманные утра,
ширину быстроводных рек и многое еще. Но я прозаик, возвышенный стиль мне не
знаком, тянет меня к жилью, к яичнице, к самовару... лучше я расскажу об
одном медвежонке.
На базар в городишко Аинск приехал с поселка Княжое чалдон Андрей Силин
- продавал чеснок, репу, клетку уток и медвежонка. На базар же вышел с
поваром Мордкиным и денщиком Хабибулиным командир стоявшего в Аинске
восьмиротного полка полковник Алпатов: любил хорошо поесть, - покупал иногда
сам провизию на привозе; здесь они и встретились - Алпатов и медвежонок.
Андрей Силин был белесый мужик лет тридцати, не особенно высок, но
что-то уж очень широк в плечах, - перли в стороны плечи, напруживши кругло
старый армяк, и лапы были кротовьи, плоские, прочные, с черными твердейшими
ногтями, с желтыми мозолями, круглоты в пятак, с заструпелыми морозными
трещинами на суставах; а Алпатов был крупный, бородатый, лет пятидесяти
трех, с красной толстой шеей и кровавыми щеками; говорил со всеми так, точно
всеми командовал: сердитым тяжелым басом, отрывисто тыкал, пучил глаза.
Медвежонка не сразу заметил.
- Утки... м-м... почем утки? Любезный, ты-ы! тебе говорю, ты-ы!
- Я ведь слышу.
- Отвечать нужно сразу, а не в носу ковырять!.. Отчего чесноком от тебя
прет, ты-ы?
- Да вон в чувале чеснок.
- Ты и привез даже? Вот дурак.
- Зачем дурак? Это я, кому надо, для колбас. Огурцы вот теперь солить -
без чесноку как? Чесноком живем. Всякая птичка своим носиком кормится. У нас
с братами чесноку-то, почитай, что две десятины. В дальние места отправку
делаем, - чесноком не шути: по восемь рублей тыщу покупают.
В сердитую бороду Алпатова глядел Андрей, улыбаясь щелками глаз:
- Хочешь утков взять - бери утков. Стоют они почем? Стоют они - пару
пустяков.
Снял с воза клетушку утиную Андрей, а когда снял, обнаружился на возу
медвежонок. Лежал он, пушистый, желтовато-дымчатый, уткнувши морду в
передние лапы, спал, должно быть, и вот разбудили. Зевнул глубоко, вывалив
острый язык, почесался жестоко за левым ухом, фыркнул, поглядел на Алпатова
зелеными дремучими глазами, почесался, скорчившись смешно, еще и за правым
ухом, встряхнулся, привстал.
- Ах ты, зверюк! - повесел
