Сергиенко Евгения Павловна - Батюшка В Лопухах
Евгения СЕРГИЕНКО
БАТЮШКА В ЛОПУХАХ
Летнее утро вставало ясное, умытое и безгрешное. Солнечный зайчик
отполировал купол церкви, вспрыгнул на макушку золоченого креста и
оттуда пронзительным лучом разбудил священника. Отец Виталий почивал
на церковном дворе.
Батюшка очнулся, повертел головой, но поднять оную не смог:
тяжела. Лист лопуха окропил лицо батюшки росою, а ромашки укоризненно
закачались, как головки старушек-святош.
- Ай, срам какой! - стыдили они неслышными голосочками. - Ай-я-яй!
Батюшка скорбно вздохнул. Обида, которую не забыть, не пропить,
сосала под сердцем.
С ближнего куста нахально и презрительно чирикнул воробей,
соскочил и повернулся задом, утверждая этим, что отец Виталий уже
не пастырь прихода, что его, как нашкодившего пса, выставили за дверь.
- Однако несправедливо! - роптал батюшка.
Лопухи кивнули, а ромашки качнулись, не согласись.
Отец Виталий и смолоду не был трезвенником, а когда овдовел, тому
лет пятнадцать, запил окончательно.
Он пропускал службу, валялся под забором, и церковь вместе со
своим старым попом сделалась предметом насмешек и примером
богохульства.
Старухи ругали попа, молодые над ним посмеивались, а божий храм
пустел, и святые доходы сошли на нет. Казна истощилась, церковый совет
жаловался на бедность в епархию, и духовное начальство грозилось
уволить отца Виталия.
Но старый батюшка каялся в своем грехе, бросал пить и некоторое
время исправно служил заутрени и обедни, крестил и отпевал.
Однако давнишняя тоска, жившая в нем с семинарских лет, брала
верх и все приходило в исходное положение: батюшка возлежал в лопухах,
старухи проклинали его на всех завалинках, а голуби ворковали на
колокольне.
Истинно же терпеливые христиане ожидали со смирением, когда у
отца Виталия пройдет запой.
- Пьет наш страдалец? - справлялись они друг у дружки при встрече.
- Пьет, дай бог ему здоровья!
Наступил канун троицы, праздника отца, сына и святого духа,
уместившихся в едином слове "бог".
Отец Виталий пил четвертый день, перемещаясь время от времени
с церковного двора к себе домой и обратно.
Местные богомолки готовились к празднику, украшали иконы
березовыми ветками, посыпали вымытые полы душистым чебрецом,
поглядывали на божий храм, чертыхаясь и крестясь.
А церковь, выхваляясь крестами, стояла немая, безлюдная, запертая
на висячий замок. С белой стены над папертью Христос благословлял
поднятым перстом расплескавшуюся вокруг фиолетовую пену сирени.
Бабка Аглая, глухая, тощая, одетая во все черное, известная на
селе пристрастием к богу и к скандалам, взывала к нарисованному
Христу:
- Господи, сделай чудо! Пущай этот пьяница на праздник очухается
и послужит православным людям один день, а там, сукин сын, пусть пьет,
хоть околеет.
Босой, облупленный Иисус, иссеченный дождями и зноем, с
беспомощным сожалением смотрел мимо черной бабки.
Но, чудо, какого уже не ожидала ни одна крещеная душа на селе,
свершилось.
В конце дня внушительно и неопровержимо возвестил о себе большой
колокол и за ним затренькали, заверещали маленькие, выговаривая
наперебой:
- Аль, забыли? Мы-то целы! Мы-то тут!
Вспугнутые голуби сизо-белой рябью трепетали над колокольней,
старухи, не попадая от радости в рукава, натягивали сатиновые
праздничные кофты. И вместе с ликующим перезвоном по селу прокатилось:
- Новый батюшка приехал!
В этих-то словах и была отставка отца Виталия. С этим-то и не
мог он смириться.
...Две недели, как отошла троица. Выбросили из святых углов
поникшие ветки,
