Силецкий Александр - Поправка На Человечность
Александр СИЛЕЦКИЙ
ПОПРАВКА НА ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
"Нет, долго так не протяну, - тоскливо думал Шарапкин, по привычке
укладываясь спать. - Совсем зачахну и умру. И поминай, как звали..."
Четвертый месяц его мучила бессонница, и никаких хоть мало-мальских
улучшений он не замечал.
Но в этот вечер все случилось по-иному...
Шарапкин лег в постель и принялся уныло глядеть в потолок, уверенный
заранее, что пролежит так не один бесконечный час, и тут...
Веки, вдруг отяжелев, сомкнулись, и Шарапкин совершенно незаметно
погрузился в благодарный сон.
Часы показывали полночь...
А дальше было вот что.
Никто из жильцов его большого дома, впрочем, этого не помнит, да и
немудрено, поскольку происшедшее коснулось одного Шарапкина, точней, имело
отношение ко всем, но только он один впоследствии мог рассказать, что же
стряслось на самом деле. Он, правда, знай себе помалкивал, но извинить его
легко: кому охота делаться посмешищем в глазах других?! А основания на то
были...
Короче, в полчетвертого утра - или примерно в это время - счастливый
сон Шарапкина был прерван, оттого что вся квартира заходила ходуном.
Брякнули, срываясь, шпингалеты на окне, и рамы растворились, впуская
в комнату ночной холодный ветер.
Не на шутку перепуганный, Шарапкин сел в постели. Он хотел позвать на
помощь - и не смог.
От окна прямо к нему, разматываясь, будто тугой рулон бумаги,
катилась полоса ярко-оранжевого света.
Рядом мирно спала жена, за тонкою стеною, в детской, тихо посапывали
двое сыновей...
Никто ничего не видел.
Видел только он - Шарапкин, но его, на горе, словно паралич разбил...
Говорят, впрочем, в эту ночь кругом творились чудеса: у всех
картежников горели карты прямо на руках, у тех же, кто поганое замыслил,
единовременно случилось лютое брожение в желудках, а все выпивохи, к тому
часу захмелевшие, вмиг протрезвели, но - пойди теперь проверь!.. Это все -
свидетельства, так сказать, косвенного ряда, а прямых-то указаний нет, не
слышно, чтобы кто-то самолично видел...
Между тем дорожка света подобралась совсем близко, нащупала край
одеяла и вдруг, точно корова языком, слизнула бедною Шарапкина с постели.
И понесла - через всю комнату, к окну...
А затем уж началось и вовсе необыкновенное.
Шарапкин вылетел в окно с седьмого этажа и взмыл над городскими
улицами, уносясь все выше, и огоньки внизу неотвратимо удалялись и
тускнели, покуда не исчезли совершенно, и тогда Шарапкин обнаружил, что
окружен со всех сторон кромешной темнотой, в которой, издали светя, но
ничего не освещая, ровно горели миллионы неподвижных звезд.
Их было так много, что у Шарапкина с непривычки закружилась голова.
Он зажмурился и зябко съежился в своей пижаме, как заклятие твердя
себе, что это только сон, дурной и, как всегда, нелепый, что сейчас
наступит пробуждение и все само собой в момент пройдет...
Сколько это продолжалось, он не представлял. Но когда он, наконец,
отважился раскрыть глаза, то обнаружил, что никакой звездной бездны нет и
в помине.
Теперь он находился в непонятном помещении, заполненном диковинными
аппаратами, лежал на чем-то вроде низенькой кушетки, а прямо перед ним
стояли пять субъектов до того пугающего вида, что Шарапкин, не стесняясь,
заорал, как будто бы в здоровый зуб ему воткнули бормашину, и инстинктивно
попытался сесть, однако, чуть-чуть приподнявшись, тотчас же с размаху
ткнулся лбом в какую-то незримую преграду.
Похоже, кушетку накрыли прозрачным колпаком, и, как ни дергался
Шарапкин, как ни брыкался, результат
