Смирнов Сергей (Подмосковье) - Лесник
Сергей Смирнов
Лесник
Нельзя идти в лес в плохом настроении.
Эту истину Троишин усвоил давно, лет пятнадцать назад, когда еще был
"профессиональным горожанином".
Лес - сложнейшая система биополей - чутко следит за каждым шагом
пришельца. Если тот в бодром расположении духа, все в порядке: пришел
друг, с миром, добротой, сочувствием. И лес встретит его как своего.
Конечно, он не сделает гостя счастливым на всю жизнь; зато еще долго после
прогулки тот не станет злиться и волноваться по всяким досадным пустякам,
как случилось бы, не пойди он по грибы или просто подышать свежим
воздухом. Но если гость в плохом настроении - лесу будет больно. Он
отпрянет поначалу, но затем, чтобы защититься, начнет осторожно обхаживать
человека, вытянет из него, как промокашка чернила, все недовольство и
неприветливость, наверняка успокоит, но сам поплатится: где-то не
прорастет желудь, не выведется птенец в гнезде, засохнет ветка...
Быстрые шаги пронеслись вверх по крыльцу. Кто-то решительно толкнул в
дверь, на миг замер, соскочил вниз... И вот, обежав террасу, торопливо,
взволнованно застучал по стеклу ладонью.
- Геннадий Андреевич! Проснитесь, пожалуйста!
Троишин отбросил одеяло, босиком подскочил к занавескам. Утренний
избяной холод сразу разбудил его и взбудоражил сильнее, чем перепуганный
голос за окном.
- Геннадий Андреевич! Скорее поедемте! - Варя дышала с надрывом -
видно, бегом прибежала за лесником. - Такая беда! Они всех убили...
Скорее, пожалуйста...
Холод от половиц вдруг разом поднялся по ногам и колко прокатился по
спине, как порыв зимнего сквозняка.
Троишин кинулся одеваться.
За стеной слышались громкие всхлипывания - Варя, дожидаясь его,
плакала.
...После трехдневного обложного дождя, притихшего за ночь, в воздухе
клубилась сыпкая морось. Дорогу развезло, грязь блестела гладкими
водянистыми комками, в колеях стояла мутная вода.
Машину мотало по сторонам, и удерживали ее на дороге только глубоко
разбитые колеи - березовые стволы у обочин при каждом рывке колес обдавало
жидкой слякотью.
Троишин вспомнил про время - глянул на часы: еще семь утра, а
показалось, что дело к вечеру и уже целый день прожит в тягостном ожидании
беды.
Варя от резкой качки немного успокоилась, только держала пальцы у губ и
покусывала краешек платка. Троишин ни о чем не говорил, не спрашивал ее,
чтобы опять не расплакалась. Однако на подъезде к лосиной ферме Варя вновь
стала всхлипывать.
Уже издали ферма напоминала опустошенное чумою селение - потемневшие от
сырости деревянные строения и ограды стояли в зыбкой, тяжелой дымке.
Выскочив с затопленной дороги, "газик" остановился у ворот,
распахнутых, даже раскиданных, настежь. Придерживаясь за дверцу, чтобы не
поскользнуться при выходе, Троишин ступил на землю. Первое, что бросилось
ему в глаза, - свежие, вызывающе угловатые следы покрышек тяжелого
грузовика; они вели по прямой от ворот через смятый кустарник, по просеке,
к болоту. А сразу за воротами, у бревенчатой ограды, на земле лежали два
мертвых лося, оба с пробитыми шеями. Огромные туши казались странно
плоскими, усохшими, словно частью погрузились во влажную мягкую землю.
- Двух старых бросили... А остальных увезли... Чуть меня не
застрелили... Заперли в избе и сказали: если высунусь, убьют... А потом я
через окно вылезла - и к вам... Еле добежала... Господи, они же к людям
привыкли... Морды тянули, думали, угостят... А эти... в упор били...
Геннадий Андреевич, слышите?
- Варя, Варя... - Троишин обнял деву
