Снегов Сергей Александрович - Рожденный Под Несчастной Звездой
Сергей СНЕГОВ
РОЖДЕННЫЙ ПОД НЕСЧАСТНОЙ ЗВЕЗДОЙ
1
Школьный товарищ Роя Шура Панов говорил о себе, что родился под
звездой Великих Провалов в созвездии Скорбных Путаников, и его друзья
соглашались не только из вежливости.
В школе Рой вел подробный мартиролог Шуриных неудач. В длинном списке
значились и приборы, вдруг сами собой распадавшиеся на составные части,
когда к лабораторному стенду подходил Панов; и электронные схемы, упорно
не желавшие работать, если к ним прикасались Шурины руки; и невинные
химические вещества, годами мирно покоившиеся в банках, но внезапно
воспламенявшиеся, едва он их брал. А завершало тот список драматическое
происшествие на экзамене: машина-математик на все ответы Шуры сперва
бесстрастно выдавала одну и ту же оценку: "Неверно!", а когда Шура,
доведенный до отчаяния, воскликнул: "Но ведь дважды два четыре",
электронный экзаменатор громовым голосом рявкнул: "Никогда не слыхал
подобной чепухи!" - и перегорел.
В университете, где Шура и Рой учились на разных факультетах, Панова
с прежним усердием преследовали неудачи. Курсовая работа "Математические
основы телепатии" два раза возвращалась обратно, а диссертация "Физический
смысл категории небывалости и элементарные приемы расчета невозможного и
неисполнимого" расколола надвое ученый совет. Кандидатскую степень Шура
все же получил, но Боячек, председательствовавший на защите, так
сформулировал отношение к его открытиям: "Кандидатом сумасшествия
соискатель Александр Панов будет не один, а на доктора безумия, осмелюсь
утверждать, его труды пока не вытягивают".
В последние годы Панов изучал воздействие стереокино на зрителя.
Когда до Роя дошел слух, будто Шура увлекся доказательством того, что в
восприятии и нереальности реальны, Рой с усмешкой внес в свой список
очередную скорбную запись: "Неудача расчета степени вещественности
привидений и градуса призрачности материальных предметов".
Роя, сохранявшего чувство реальности даже в ситуациях, которые иначе
как фантастическими и назвать было трудно, всегда раздражало, что Панов в
любой обыденности выискивал парадоксы. Даже надоевшие всем трюизмы
становились загадочными или экстравагантными, когда о них начинал
рассуждать Шура. Насмешки Роя меньше всего свидетельствовали о
злонамеренном нападении на друга, они скорей являлись своеобразной формой
защиты от его необычных умозаключений.
Встреча Роя с Пановым в Музейном городке произошла случайно. Друзья
не виделись уже два года, и Рой очень обрадовался.
Шура сидел на скамейке у фонтана в Садике поэтов. Он пристально
глядел на мраморного Пушкина, шагавшего между Байроном и Гете. Не было
заметно, что дела Панова идут хорошо.
Он похудел и почернел за те два года, что они не виделись, и смотрел
так, словно не узнал друга. Рой присел рядом.
- Здравствуй, Шура! Добрался наконец и до древних поэтов? Что тебя не
устраивает в их творениях? Уж не задумал ли ты поупражняться в уничтожении
поэзии? Очередная тщетная попытка восстановить несбывшееся и ввести в
разговорный обиход несказанное? Могу предложить любопытную тему,
касающуюся как раз этого человека, на которого ты так загадочно взираешь.
Сформулируем ее в твоей манере: о пронзительном красноречии и высокой
интеллектуальности любовных признаний Пушкина в связи с его утверждением о
себе: "Но я, любя, был глуп и нем".
Панов улыбнулся. В его улыбке было много печали. Он никогда не
сердился, когда его высмеивали, только огорчался. Впрочем, он быстро
отходил и, захваченный новой и
