Соболев Сергей - Похищение Данаи
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ
ПОХИЩЕНИЕ ДАНАИ.
Анонс
В Эрмитаже выставлена отреставрированная «Даная» Рембрандта. Выставлена
— и похищена... Кто же решился украсть одно из самых бесценных произведений
искусства? Кто — может быть, автор копий, которые даже лучшие эксперты не в
состоянии отличить от подлинника?
И наконец — КАК связано это преступление с двумя странными, загадочными
и необъяснимыми убийствами?
На эти вопросы нет ответа у профессионалов. И тогда интеллектуал,
после долгих лет эмиграции вернувшийся в родной город, начинает собственное
расследование. Начинает — еще не зная, в какую пучину опасности и безумия
погружается...
1. Я ВЕРНУЛСЯ В МОЙ ГОРОД, ЗНАКОМЫЙ ДО СЛЕЗ...
Господи, как я ждал этой встречи! И сколько! Считай, те самые дважды по
семь, что твой Иаков Рахиль. Но тот, не в пример мне, раскинув шатер рядом, мог
лицезреть ее ежедневно, разговаривать, подглядывать, касаться, и кто знает, кто
знает... А что точно — надеяться: все эти четырнадцать лет он жил надеждой,
которая в конце концов сбылась. А я? Ни касаний, ни тайных свиданий, а надежда
истаивала, как одинокое облако на летнем своде. Меж нами — пропасть:
атлантические воды и тьма политических предрассудков — невозвращенец,
предатель, путь назад заказан навсегда. Вот слово, которое я ненавидел всеми
фибрами своей души: «на-все-гда». Жестоковыйная моя страна приравняла разлуку к
смерти.
Перед отвалом я пришел на последнюю встречу — только и делал, что тер
глаза. Знал, что никогда — никогда! — больше ее не увижу. Но что делать? Из
двух направлений я выбрал западное — если не Америка, покатил бы в Сибирь, что
тоже означало смерть-разлуку, но только более отвратную. А здесь у меня, в
Метрополитен, стоит на столе цветная фотография, а в спальне над кроватью висит
в натуральную величину, и я могу часами смотреть на нее. Но все это, увы, —
мертвые копии, а живой, родной, трепетный оригинал остался за семью морями и за
семью печатями. Дважды по семь — вот и получаются те злосчастные четырнадцать,
которые казались мне вечностью.
Не ждал и не надеялся. А жил слухами, один из которых поверг меня в
беспомощное отчаяние: 15 июня 1985 года некий маньяк напал на нее средь бела
дня и тяжело ранил. Была бы только жива, а подранком еще дороже, чем целая и
невредимая. Мне суждено умереть в разлуке с ней, я постепенно свыкся с этой
мыслью, она стала доминантой моего чужеродного существования в Нью-Йорке, хотя
карьерно все сошлось один к одному. Там я заведовал оружейным отделом в
Эрмитаже, а здесь — оружейным отделом в Метрополитен, который был расширен по
моей инициативе, а деньги дал Арманд Хаммер из сочувствия к моему необычному
случаю: семь лет в отказе из-за моего доступа к государственным тайнам — я был
специалистом по оружию, пусть и древнему. Предлог вздорный, но что делать: для
бюрократической машины что атомная бомба, что мушкет с пищалью — все едино.
Сначала я засветился, подав на эмиграцию, надеясь смотаться на еврейской волне.
Потом слегка ссучился, заведя шуры-муры с гэбухой, почему и был отпущен в
невинную поездку по Скандинавии — вторая моя загранка после Югославии. Оба раза
с легким сердцем согласившись следить за товарищами по поездке (как они — за
мной, в чем не сомневался). А слинял в Стокгольме, как и задумал, в аэропорту,
часа за два до отлета на родину, когда супервизоры и сексоты угомонились,
потеряв под конец всякую бдительность. О моем плане не знала ни одна живая
душа, но если б кто подсмотрел, то засек непременно, как
