Библиотека в кармане -русские авторы

         

Солженицын Александр И - Феликс Светов - 'отверзи Ми Двери'


А. СОЛЖЕНИЦЫН
ФЕЛИКС СВЕТОВ - "ОТВЕРЗИ МИ ДВЕРИ"
Hаписанная в 1974-75-м, прямо по горячему колыханию тогдашних настроений и
поисков интеллигенции в СССР, книга протомилась три года в машинописном
самиздате, а напечатана была в 1978-м в Париже "Имкой". (Тогда было изменено и
её первоначальное название "Кровь", в смысле: "голос крови" и возможность
возвыситься над этим голосом.) Тогда - она приходилась остро ко времени, но в
отечественную печатность вернулась лишь через полтора десятка лет и уже по
сильно остывшим страстям.
Эта книга в своей напряжённой густоте совмещает: вопросы метафизические,
богословские, исторические ретроспекции, реальный советский быт 70-х годов,
психологические метания столичного образованного круга и острые политические и
нравственные проблемы тех лет.
А манера! С первых же страниц читатель обнаруживает, автор же не только не
скрывает, но даже и выставляет: что мы погружаемся в жанр, по приёмам, темпу и
толпящимся обстоятельствам как бы сходный с романом Достоевского. Однако это -
не нарочитое воспроизведение, не приём сознательного подражания, нет! - автор
(как и герой его автобиографический Лев Ильич) безоглядно, непоборимо захвачен
той необузданной мятущейся стихией. В книге - тесно от действующих лиц,
непрерывных, непрерывных диалогов и внутренних монологов. Тут - и
опрокидывающая стремительность действия, какая-то безместность его,
перекидчивость по случайным местам, всё по комнатам, по разным комнатам (да
ещё сквозь пасмурный пейзаж грязного перехода от зимы к весне), и напирающая
смена сцен, череда внезапных появлений, столкновений, исчезновений, и даже
специальные усилия автора, как бы согнать в одну комнату обильную компанию для
большего взрыва неизбежного и ожидаемого скандала. И полифония взглядов,
обоесторонне сильные аргументы (часто - и прямые ссылки на Достоевского, или
спор с ним: "какая самонадеянность - билет возвращаю! - а мне разве дали
билет, что я им так вольно распоряжаюсь". Есть и сцены разговора с чёртом,
даже трижды), карусели острых мыслей ("по какой-то недостижимой для него
ассоциации") до сбивчивости, спотычливости дёрганых фраз, и даже не поиск, а
просто погоня за высшими истинами - и до перенервирования наконец. Автор не
подражает любимому образцу, нет, - он измучивается в собственных невылазных
метаниях, однако читателю уже кажется закрайней эта похожесть приёмов, типов,
сцен, нагромождение перекрещенных судеб, по которым надо и память напрягать,
не услеживаешь всех соотношений лиц и степеней родства, а даже напряжённейшие
диалоги и мысленные монологи бывают изнемогательно передлинены, особенно когда
и не выясняют свежей, новой мысли. Да, тем верно передана пустота
образованского трёпа ("вырождается в бесовщину", "либеральная болтовня, а не
боль") - но уже затопляющее многословие (и персонажей, и автора тож), бывает и
скучно читать, хочется перелистывать - и это даже в 1-й части, 1-й трети
романа. Заворожённость Достоевским передаётся и языку, доходит и до ненужных,
вполне невольных заимствований: у Льва Ильича и у других евреев-интеллигентов
- опростонароденное, а то и прямо от Достоевского ворвавшееся: "это подороже
будет", "очень понимаю", "давешняя мысль", "что касаемо", "эвона, не гоже,
коль, кабы...".
Какова взятая манера, такова и композиция: от одной ситуации к другой -
без вздоха, без перерыва и, уж конечно, без стройной архитектуры, такие
метания отрицают всякую конструктивную форму, взвешенное соотношение частей.
Автора -





Содержание раздела