Солженицын Александр И - Размышления Над Февральской Революцией
Александр Солженицын
Размышления над Февральской революцией
1. ПРИРОДА БЕСКРОВНОЙ (23-27 февраля 1917)
Три монархиста, порешившие Распутина для спасения короны и династии,
вступили уверенными ногами на ту зыбь, которою так часто обманывает нас
историческая видимость: последствия наших самых несомненных действий вдруг
проявляются противоположны нашим ожиданиям. Казалось, худшие ненавистники
российской монархии не могли бы в казнь ей придумать язвы такой броской, как
фигура Распутина. Такого изобретательного сочетания, чтоб именно русский
мужик позорил именно православную монархию и именно в форме святости.
Читающая публика и нечитающий народ по-своему были разбережены клеветой о
троне и даже об ИЗМЕНЕ трона.
Но стерев эту язву - только дали неуклонный ход дальнейшему разрушению.
Убийство, как действие предметное, было замечено куда шире того круга,
который считался общественным мнением, - среди рабочих, солдат и даже
крестьян. А участие в убийстве двух членов династии толкало на вывод, что
слухи о Распутине и царице верны, что вот даже великие князья вынуждены
мстить за честь Государя. А безнаказанность убийц была очень замечена и
обернулась тёмным истолкованием: либо о полной правоте убийц, либо что
наверху правды не сыщешь, и вот государевы родственники убили единственного
мужика, какому удалось туда пробраться. Так убийство Распутина оказалось не
жестом, охраняющим монархию, но первым выстрелом революции, первым реальным
шагом революции - наряду с земгоровскими съездами в тех же днях декабря.
Распутина не стало, а недовольство брызжело - и значит на кого теперь, если
не на царя?
А ещё было то, как будто не крупное, последствие убийства, что Верховный
Главнокомандующий российскими имперскими силами покинул Действующую Армию на
девять недель. (Так сбылось и расчётливое предсказание тобольского
чудотворца, что без него династия погибнет: от смерти его и до этой гибели
только и протянулись десять недель.)
Все рядовые жизненные случайности, попав под усиленное историческое
внимание, начинают потом казаться роковыми. Не было никакой связи между
семейным решением об этой поездке в Ставку и хлебными беспорядками в
Петрограде, начавшимися точно на следующий день. (Разве только малая та,
что, не слишком бы погрузясь в скорбь императрицы и больше внимания уделя
государственным занятиям, например работе с Риттихом, монарх мог бы за два
месяца предупредить эти хлебные перебои.) Не было и связи с микробами кори,
уже нашедшими горла царских детей, - однако, уехавши в Ставку с отцом,
Алексей заболел бы в Могилёве, а не в Царском, и ото всего того сильно бы
переменилось расположение привязанностей и беспокойств, открывая возможности
иного хода российских событий.
Рассмотрение исторических вариантов иногда позволяло бы нам лучше
охватить смысл происшедшего. Художники могли бы пытаться в развилках
истории, с мерой доступной им убедительности, продвигаться также и по
тропам, не выбранным историей, углубляя наше понимание событий
повествованием с вариантным сюжетом. Но учёные запретили нам conditionalis в
рассказах о прошлом, и мы не будем задаваться вопросом, что было бы, если бы
Государь задержался в Царском Селе на 23 и 24 февраля. Единственно: что
тогда Протопопов не мог бы так долго и с такой лёгкостью морочить Государя о
событиях, и какие бы решения ни были бы приняты - они лежали бы прямо на
царских плечах.
Но нет, почти в те часы, когда начинали бить хлебные лавки на
Петербургской стороне, царь у
