Станюкович Константин Михайлович - Господин С 'настроением'
Константин Михайлович Станюкович
Господин с "настроением"
I
Пожилая эстонка Христина, перевирающая фамилии с таким же апломбом
"горничной за лакея", с каким истинно бесшабашный журналист наших дней
перевирает географию, историю и даже арифметику, однажды утром вошла в мою
комнату, сделала книксен и торжественно доложила:
- Господин Шивости! - и подала карточку, на которой значилось: "Иван
Иванович Шилохвостов".
Фамилия ничего не говорила ни уму ни сердцу.
- Очень желает видеть вас...
- Ведь я просил не принимать по утрам. Меня нет дома!
- О, извините! Я сказала, что вы дома. Он такой хороший господин и так
благородно одеты!..
И, вероятно, от удовольствия принять такого хорошего господина и
получить двугривенный лицо Христины вспыхнуло, и она не без таинственности
прибавила:
- Он сказал: "Одна минута по важному делу!"
- Ну, просите!
Через минуту я увидал безбородое красивое лицо плотного брюнета лет за
тридцать в безукоризненном рединготе.
Слегка выкаченные темные глаза не лишены были кокетливой наглости
татарина-проводника в Ялте. Пушистая щетка усов, поднятых кверху, придавала
физиономии решительный вид. Из-под толстых сочных губ сверкали
ослепительно-белые зубы.
- Великодушно простите, что отнимаю драгоценное время у писателя,
который творит... Я прошу пять минут... Только пять... Надеюсь, позволите?
Я знал эти "пять минут" незнакомых посетителей и особенно
посетительниц, когда они, при малейшей оплошности, начинают знакомить с
избранными местами своих рукописей.
Но, по-видимому, гость не походил на начинающего писателя, - карман
сюртука не оттопыривался от рукописи. И был загадочен. Сразу отгадать его
профессию было трудно.
Он мог быть и железнодорожным деятелем, и благотворителем, и
профессиональным шулером, и директором увеселительного заведения.
И я хотел было "позволить" и просить садиться, как господин Шилохвостов
уже протянул большую руку с крупным брильянтом на мизинце, крепко пожал мою,
плотно уселся в кресле около стола, поставил на него новый цилиндр, и мягкий
баритон гостя звучал еще нежнее, когда он, слегка наклоняя коротко
остриженную черноволосую голову, проговорил:
- Приехал бить челом, глубокочтимый... С большою просьбой.
Признаюсь, я недоумевал. С какою просьбой мог обратиться к старому
писателю загадочный господин?
А он после паузы, во время которой бросил мечтательный взгляд на
скромную обстановку кабинета, не без убедительности в тоне прибавил:
- Ведь вы, господа писатели, сила и большая сила. Вы только не
понимаете своей силы...
Я пристально взглянул в глаза гостя, и в голове моей мелькнула мысль:
"Не сбежал ли он из больницы для сумасшедших?"
Но, казалось, он был в здравом уме и в твердой памяти.
В его глазах стояла снисходительно-любезная улыбка умного человека,
встретившего не совсем понятливого слушателя.
И Шилохвостов сказал:
- Во всяком случае, и у нас пресса может быть значительным
коэффициентом благожелательного влияния... Несомненно... Разумеется, если
уметь пользоваться им умно, в известных пределах и... Позволите курить?
- Пожалуйста!
Шилохвостов пыхнул дымком и продолжал:
- И, конечно, имея в виду le gros public*, а не ограниченный круг
читателей, которые по старой привычке еще слушают тихие вздохи о
шестидесятых годах и робкие надежды на жареных рябчиков, которые вдруг
упадут в каком-то неизвестном государстве. Эти немногие либеральные старые
дятлы выдохлись... Их "тук-тук" стары, бесцельны и глупы... Не те времена,
чтобы большая публика
