Стругацкий Борис & Аркадий - Бедные Злые Люди
Аркадий СТРУГАЦКИЙ
Борис СТРУГАЦКИЙ
БЕДНЫЕ ЗЛЫЕ ЛЮДИ
Царь сидел голый. Как нищий дурак на базаре, он сидел, втянув синие
пупырчатые ноги, прислонясь спиной к холодной стене. Он дрожал, не
открывая глаз, и все время прислушивался, но было тихо.
В полночь он проснулся от кошмара и сразу же понял, что ему конец.
Кто-то хрипел и бился под дверью спальни, слышались шаги, позвякивание
железа и пьяное бормотание дядюшки Бата, его высочества: "А ну, пусти... А
ну, дай я... Да ломай ее, стерву, чего там..." Мокрый от ледяного пота, он
бесшумно скатился с постели, нырнул в потайной шкаф и, не помня себя,
побежал по подземному коридору. Под босыми ногами хлюпало, шарахались
крысы, но тогда он ничего не замечал и только сейчас, сидя у стены,
вспомнил все: и темноту, и осклизлые стены, и боль от удара головой об
окованные двери храма, и свой невыносимо высокий визг.
Сюда им не войти, подумал он. Сюда никому не войти. Только если царь
прикажет. А царь-то не прикажет... Он истерически хихикнул. Нет уж, царь
не прикажет! Он осторожно разжмурился и увидел свои синие безволосые ноги
с ободранными коленками. Жив еще, подумал он. И _б_у_д_у_ жив, потому что
сюда им не войти.
Все в храме было синеватое от холодного света лампад - длинных
светящихся трубок, протянутых под потолком. Посередине стоял на возвышении
Бог, большой, тяжелый, с блестящими мертвыми глазами. Царь долго и тупо
смотрел, пока Бога не заслонил вдруг плюгавый служка, совсем еще сопляк.
Раскрыв рот и почесываясь, он стоял и глазел на голого царя. Царь снова
прикрыл глаза. Сволочь, подумал он, гаденыш вшивый, скрутить ублюдка - и
собакам, чтобы жрали... Он сообразил, что не запомнил хама как следует, но
служки уже не было. Сопливый такой, хлипкий... Ладно, вспомним. Все
вспомним, дядюшка Бат, ваше высочество. При отце небось сидел в уголке,
пил себе потихоньку да помалкивал, на глаза боялся попасть, знал, что царь
Простяга подлого предательства твоего не забыл...
Велик был отец, с привычной завистью подумал царь. Будешь великим,
если у тебя в советниках ангелы Божьи во плоти. Все знают, все их видели:
лики страшные, белые, как молоко, а одежды такие, что не поймешь, голые
они или как... И стрелы у них были огненные, как бы молнии, кочевников
отгоняли этими стрелами, и хотя метали в небо, половина орды покалечилась
со страху. Дядюшка Бат, его высочество, шептал как-то, пьяно отрыгивая,
что стрелы те метать может каждый, нужны лишь особые пращи, которые у
ангелов есть и которые у них хорошо бы взять. А он еще тогда сказал - тоже
был пьяный, - что раз хорошо взять, то и надо взять, чего там... И вскоре
после этого застольного разговора один ангел упал со стены в ров,
поскользнулся, наверное. Рядом с ним во рву нашли дядюшкина телохранителя
с дротиком между лопаток. Темное это было дело, темное... Хорошо, что
народ ангелов никогда не жаловал, страшно было на них глядеть, хотя и не
понять, почему страшно, - ангелы были люди приветливые, веселые. Вот
только глаза у них были страшные. Маленькие, блестящие, и все бегают да
бегают... нечеловеческие глаза, немирные. Так народ и промолчал, хотя и
дал ему отец, царь Простяга, такую волю, что вспомнить стыдно... и то
сказать, отец до Переворота, говорят, шорником был. За такие разговоры я
потом самолично глаза вырывал и в уши зашивал. Но помню, сядет он, бывало,
под вечер на пороге Хрустальной Башни, примется кожу кроить - смотреть
приятно. А я рядом примощусь, прижмусь к его боку, тепло, уютно... Из
ко
