Тарутин Олег Аркадьевич - Потомок Мансуровых
Олег Аркадьевич Тaрутин
ПОТОМОК МАНСУРОВЫХ
.. ."Да, я не тот", - подумал я с тоской и почесал себя ногой за ухом.
Райнер Мария Рильке
В ночь на пятницу бурей сломало вершину липы. Стояла она тут издревле,
в начале улицы у края тротуара, отшатнувшись стволом от стены -
единственное дерево, оставшееся от бывшей некогда шеренги зеленых
красавцев.
Эту правофланговую липу местные старожилы помнили, наверное, с
младенчества, и тогда уже была она матерой и одинокой. Была, можно сказать,
неотъемлемой частью уличного пейзажа. Когда же под деревом встал однажды и
засиял веселой зеленой краской пивной ларек-через пару дней казалось, что и
он стоит тут испокон веков: убери - и неуютно будет взгляду.
И утренняя очередь за пивом выстраивалась всегда традиционно: наискось
по тротуару, от стены до ларька, и никакой толчеи при этом не наблюдалось.
Сюда-то и упала, грохнулась вершина несчастной липы - как рука,
сломанная в локте, и пальцы ветвей напряженно уперлись в тротуар. Как раз
на то самое место. Но, конечно, пострадавших не было, поскольку ночью-какая
же очередь?
А утром произошла заминка у Лизаветыпродавщицы: пришла она, а дверь
завалена ветками, причем открывается наружу, так что попробуй войди. Пока
она, слабая женщина, надрывалась, сначала в одиночку, а потом с помощью
какого-то прохожего тянула ветку в сторону, время бежало. Потом, конечно,
помогли свои, но торговля задержалась минут на двадцать, и народу против
всегдашнего скопилось порядочно. Это на девять имевшихся у Лизаветы кружек.
Первые восьмеро отошли с кружками в сторону, к стене, где на скобах
была приспособлена специальная полочка, поставили пиво, достали припасенные
на этот случай рыбины и, предвкушая приятность, за разговорами, принялись
обстукивать их и чистить. В общем, ждать их и ждать. А из последней кружки
пил даровое пиво тот самый доброхот. Пил, торопливо двигая небритым
кадыком, и очередь смотрела на него неодобрительно. Ушел чужак. Мрачная
Лизавета подала, прямо-таки выпихнула кружку следующему -
Ковригинуводопроводчику, и он, соответственно, отошел к тем восьмерым,
устраиваться капитально.
В очереди осталось еще шестеро. Делать им пока что было нечего, и они
обсуждали ночное происшествие - и дерево жалели, и говорили о катастрофах
вообще.
- Эх, мужики!-сказал третий от окошка стоялец Миша.-Катастрофы!
Понимали бы вы в настоящих катастрофах!
Очередь враз оживилась, перемигнулась, подтолкнула друг дружку
локтями. Мол, слушай, сейчас выдаст кой-чего! Был этот Миша давним общим
знакомцем, хотя фамилии его так никто и не знал. Кличка же у него была
несерьезная-фон Браун. О прежнем Мишином благополучии свидетельствовали
высокий коричневый берет, почти новый, посаженный с уклоном к левому уху, а
также портфель с блестящими застежками. Демисезон же на фон Брауне был
серый и пыльный и сидел мешковато-явно с чужого плеча. Из-под Мишиных брюк
высовывались парусиновые туфли, которые по теперешнему обеспеченному
времени вряд ли кто и надел бы без крайней нужды. А в портфеле, в солидном
и гордом портфеле из великолепного кожзаменителя, в портфеле, где прежде,
может быть, леживали изобретения, носил Михаил, говорят, стакан и
полотенце.
- Почему я, мужики, в "вираже", а?
- Почему, Миша? - вопросили разом, в том числе и те, которые с
кружками.
- Эх, говорил же я им: не начинайте без меня!- с отчаяньем выкрикнул
фон Браун.
- Чего не начинать?
- Кому-им?
- Да им,-Миша ткнул пальцем вверх, в сферы.-Специспытания на полюсе.
Я-то как
