Титов Александр - Жизнь, Которой Не Было
Александр Титов
Жизнь, которой не было
повесть
БЫВШАЯ ЗНАМЕНИТАЯ ДОЯРКА
Мать смотрит на Митю с затаенным страхом:
- Не ходи к нему - удавя!..
- Почему? - Митя конфузливо заглядывает в ее яркие карие глаза, такие
большие, что как-то неловко делается и мурашки по спине бегут. - Я каждый день
его навещаю. А сегодня воскресенье - моя очередь печку топить.
- Он дурак глупый - возьмет да и стукнет поленом.
- Не стукнет и не "удавя"... - Митя нарочно передразнивает ее деревенский
выговор. Он ощущает нечто далекое, тревожное и грустное, но никак не может
понять, что это такое. - Как же он не удавил прежде свою покойную бабку?
- Бабка сама умерла с горя. Надо было сразу, как только ее похоронили,
отправить идиота в дурдом.
- Джон никому не мешает! - восклицает Митя. И снова смотрит в эту
таинственную кофейную прозрачность глаз. Мать выдерживает взгляд. - Никого не
ударил, не обворовал...
- Этого еще не хватало! Да я сама, первая, топором его зарублю! - Глаза
матери мутнеют и как-то странно подкатываются вверх. Грозит разогнать всех,
кто заходит в Джонову хибарку "погреться". Притон нашли, распивочную, сволочи,
открыли!
Мать сходила в соседнюю комнату, надела шерстяные вязаные гамаши в
полоску. Возле порога серые валенки с галошами. Собирается на ферму, где
работает в родильном отделении, выпаивает телят.
Два теленка заболели, надо посмотреть... Снимает с вешалки дубленку,
купленную лет двадцать назад, когда они были в моде. Темные волосы покрывает
светло-серым, почти новым пуховым платком, смотрится в зеркало, висящее на
теневой стороне. Поверхность его сверкает влажным, искристым, как вода в
проруби, утренним огнем. День, едва начавшийся, разгорается в зеркале вдвое
ярче, чем на улице. Еще и солнце не показалось, а краешек зеркала уже горит
ослепительно оранжевым светом.
Мать наскоро взбивает челку. В ее волосах заметны паутинчатые, шевелящиеся
под гребнем сединки, которые, как ни странно, молодят ее. Это еще не пуховая
белизна старости, но серебро недавно ушедшей молодости. Ей тридцать пять.
Берет с полки помаду в розовом тюбике, осторожными движениями подкрашивает
свои и без того яркие губы в мелких трещинках, облизывает их не спеша. В такие
мгновения она задумчива, будто видит не себя, но чужую. Помада старая,
полузасохшая, плохо размазывается по блестящей поверхности губ, налипает к ним
темными крупинками. Надо не забыть купить ей в подарок новую - к Восьмому
марта.
Запах коровника навсегда въелся в ее одежду. А вечерами, когда с работы
возвращается отец, в доме начинает витать еще и запах мазута.
Мать одергивает дубленку, поворачивается перед зеркалом. От ее движений по
комнате еще сильнее разносится запах телячьего навоза, молока, клеверного
сена, которое дают только малышам. Когда-то была молодая знаменитая доярка, к
ней приезжали фотографы, корреспонденты из газет и с телевидения. Выступала на
съездах и совещаниях, читала, слегка запинаясь, умные слова по бумажке. Митя,
совсем маленький, сидел рядом с отцом в кресле и смотрел выступление матери по
телику. Подвыпивший отец в тот вечер был хоть и веселый, но с угрюминкой,
тыкал усмешливо темным пальцем в экран: складно говорит, сволочь, выучилась! В
люксе живет, гадина!..
Вскоре она приехала: веселая, раскрасневшаяся, с гостинцами, подарками,
сувенирами, всяческими грамотами и медалями. Рассказывала о тогдашних
знаменитых людях, с которыми встречалась делегация.
"Ты нас кормить думаешь или нет? - с шутливым упреком обратился к ней
от
