Толстая Татьяна - Памяти Бродского
Татьяна Толстая
Памяти Бродского
Когда из дома выносят последние вещи, в помещении поселяется странное
гулкое эхо: твой голос отражается от стен и возвращается обратно к тебе. Звон
одиночества, сквозняк пустоты, потеря ориентации и тошнотворное ощущение
свободы: все можно и все безразлично, ничто и никто не дает отклика кроме
слабо зарифмованного стука твоих собственных шагов. Не так ли чувствует себя
сейчас русская литература: не дотянув четырех лет до конца столетия, она
лишилась своего величайшего поэта второй половины двадцатого века, и дождаться
нового ей в этом тысячелетии уже не придется. Иосиф Бродский ушел, и в нашем
доме пусто. С самой Россией он расстался два десятилетия назад, пытался стать
американцем, любил Америку, писал эссе по-английски, но Россия - цепкая
страна: сколько бы ты ни вырывался, она держит тебя до последнего.
Когда человек умирает в России принято занавешивать зеркала черной кисеей
- старинная примета, смысл которой забыт или искажен. Мне в детстве
приходилось слышать, что это делают для того. чтобы покойник, который еще
девять дней будет бродить по своему дому, прощаясь с близкими, не испугался,
не найдя в зеркале своего привычного прежнего отражения. Иосиф за свою
несправедливо короткую, но бесконечно богатую жизнь отразился в стольких
людях, судьбах, книгах, городах, что в эти скорбные дни, когда он незримо
ходит между нами, хочется набросить траурную вуаль на все любимые им зеркала:
на великие реки, омывающие Манхэттан, на Босфор, на каналы Амстердама
("голландцы - лучший народ на свете!"), на воспетые им воды Венеции, на
кровеносную сеть Петербурга (сто островов - это сколько же рек?), - его
родного города, любимого и жестокого, прототипа всех будущих городов. Там его
- молодого мальчика - судили за то, что он поэт, а стало быть, бездельник -
кажется, он был единственным в России, к кому был применен дикий
свежеизобретенный закон, карающий за нежелание зарабатывать. Конечно, дело
было не в этом - своим звериным чутьем они уже тогда прекрасно почуяли, КТО
перед ними. Они отметали предъявленные им справки о каких-то копейках,
полученных Иосифом за переводы стихов. "Кто вас назначил поэтом?" - кричали на
него. "Я думал... я думал, это от Бога". Понятно. Тюрьма, ссылка. "Ни страны,
ни погоста не хочу выбирать, // На Васильевский остров я приду умирать" -
обещал он в юношеских стихах. "Твой фасад темносиний я впотьмах не найду. //
Между выцветших линий на асфальт упаду..." Мне кажется, он потому и не хотел
вернуться в Россию хотя бы на день. чтобы не осуществилось это неосторожное
пророчество: ученик - среди прочих - Ахматовой и Цветаевой, он знал их
поэтические суеверия, знал и разговор между ними, произошедший во время едва
ли не единственной встречи великих женщин. "Как вы могли написать (такие-то
строки): разве вы не знаете, что слова поэта всегда сбываются?!" - упрекнула
одна. - "А как вы могли написать (такие-то строки)?!" - поразилась другая -
потому что предсказанное ими и правда сбылось.
"Иосиф, Вы поедете в Россию?" - "Наверно". "Не знаю". "Может быть". "Не в
этом году". "Надо бы поехать". "Не поеду". Все бросились в Россию - кто
посмотреть, а кто и навсегда, - Бродский колебался, но остался. Я
познакомилась с ним в 1988 году во время короткой поездки в Америку, а в
Москве меня сразу позвали на вечер, посвященный Бродскому. Старый друг читал
стихи Иосифа, потом исполнялась музыка, не имевшая к нему никакого отношения,
но посвященная ему. Пробиться к
