Толстая Татьяна - Поэт И Муза
Татьяна Толстая
ПОЭТ И МУЗА
Нина была прекрасная, обычная женщина, врач и, безусловно, заслужила, как
и все, свое право на личное счастье. Она это очень хорошо сознавала. К
тридцати пяти годам после длительного периода невеселых проб и ошибок - не
стоит о них говорить - она ясно поняла, что ей нужно: нужно ей безумную,
сумасшедшую любовь, с рыданиями, букетами, с полуночными ожиданиями
телефонного звонка, с ночными погонями на такси, с роковыми препятствиями,
изменами и прошениями, нужна такая звериная, знаете ли, страсть - черная
ветреная ночь с огнями, чтобы пустяком показался классический женский подвиг -
стоптать семь пар железных сапог, изломать семь железных посохов, изгрызть
семь железных хлебов - и получить в награду как высший дар не золотую
какую-нибудь розу, не белый пьедестал, а обгорелую спичку или автобусный, в
шарик скатанный билетик - крошку с пиршественного стола, где поел светлый
король, избранник сердца. Ну, естественно, очень многим женщинам нужно
примерно то же самое, так что Нина была, как уже сказано, в этом смысле самая
обычная женщина, прекрасная женщина, врач.
Побывала она замужем - все равно что отсидела долгий, скучный срок в
кресле междугородного поезда и вышла усталая, разбитая, одолеваемая зевотой в
беззвездную ночь чужого города, где ни одной близкой души.
Потом какое-то время пожила отшельницей, увлекалась мытьем и натиркой
полов в своей чистенькой квартирке, поинтересовалась кройкой и шитьем и опять
заскучала. Вяло тлел роман с дерматологом Аркадием Бо-рисычем, имевшим две
семьи, не считая Нины. После работы она заходила за ним в его кабинет -
никакой романтики: уборщица вытряхивает урны, шваркает мокрой шваброй по
линолеуму, а Аркадий Борисыч долго моет руки, трет щеточкой, подозрительно
осматривает свои розовые ногти и с отвращением смотрит на себя в зеркало.
Стоит, розовый, сытый, тугой, яйцевидный, Нину не замечает, а она уже в пальто
на пороге. Потом высунет Треугольный язык и вертит его так и сяк - боится
заразы. Тоже мне Финист Ясный Сокол! Какие такие страсти могли у нее быть с
Аркадием Борисычем - никаких,конечно.
А она заслужила право на счастье, она имела все основания занять очередь
туда, где его выдают: лицо у нее было белое и красивое, брови широкие, черные
гладкие волосы низко начинались на висках, и сзади - пучок. И глаза были
черные, так что мужчины в транспорте принимали ее за молдаванку, и даже как-то
привязался к ней в метро, в переходе на "Кировской", человек, уверявший, что
он скульптор и чтобы она сейчас же шла с ним позировать, якобы для головки
гурии, срочно: у него глина сохнет. Конечно, она не пошла по естественному
недоверию к лицам творческих профессий, так как у нее уже был печальный опыт,
когда она согласилась выпить кофе с одним будто бы кинорежиссером и еле унесла
ноги,- большая такая была квартира с китайскими вазами и косым потолком в
старом доме.
... А времечко-то бежало, и при мысли о том, что у нас в стране примерно
сто двадцать пять миллионов мужчин, а ей судьба отслюнила от своих шедрот
всего лишь Аркадия Борисыча, Нине иногда становилось не по себе. Можно было бы
найти другого, но кто попало ей тоже был не нужен. Душа-то у нее с годами
становилась все богаче, и саму себя она понимала и чувствовала все тоньше, все
больше жалела себя осенними вечерами: некому себя преподнести, такую стройную,
такую чернобровую.
Иногда она заходила в гости к какой-нибудь замужней подруге и, одарив
чужого ушастого ребенка шоколадом, к
