Толстой Алексей Константинович - На Острове Халки
Алексей Толстой
На острове Халки
Подполковник Изюмов сидел у окна, посасывая янтарь кальяна, и сквозь
засиженные мухами стекла глядел на улицу. Дым вливался в грудь легким
дурманом. По доскам стола, в чашке с кофейной гущей ползали мухи. В
глубине кофейни, на клеенчатой лавке, похрапывал жирный грек. Улица за
пыльным окном была залита полдневным солнцем. На старых плитах мостовой
валялись отбросы овощей, рыбьи кишки. Спали собаки. На перекрестке,
откинувшись к стенке, дремал с разинутым ртом чистильщик сапог у медного
ящичка, блестевшего нестерпимо. Наискосок, за окном, тоже пыльным и
засиженным мухами, чахоточный цирюльник стриг волосы медно-красному
толстяку, - и все лицо его, шея, простыня были засыпаны остриженными
волосами. Надо было совсем уже сойти с ума от скуки, чтобы в такой зной
пойти стричься.
Между деревянными домиками, у каменных глыб развалившейся набережной,
стояли лодки, прозрачная вода под ними была как воздух -
зеленовато-голубая. На дне ржавели жестянки от консервов, шевелились
волокна плесени.
Подполковник Изюмов сидел, не вытирая капель пота, - они выступили на
лбу его, на мясистом носу. А на той стороне пустынной улицы чахоточный
цирюльник все стриг, все стриг. Подполковник Изюмов чувствовал, как у него
самого под мокрой рубашкой колются стриженые волосы.
"Мерзавец, кефалик проклятый, "пачколя", - думал он про цирюльника
мутной, тяжелой думой и сосал чубук, - кальян хрипел и булькал. Собака на
улице, зевнув, щелкнула муху. В этот час городок на острове будто вымер. -
Ох, скука, прости господи... Ударить бы кулаком в чью-нибудь морду, -
вдрызг..." В мутной памяти подполковника стали возникать различные морды,
которые было бы недурно разбить. Но их было так много, что он только
вспотел, затонув в этой неизвестной пучине, - морды, хари, рыла
человеческие.
В то же время посредине улицы появился рослый молодой человек в
матросской белой рубахе, в штанах клешем, из-под морского белого картуза
падали волной, наискосок лба, блестяще-черные волосы. Юношеское бритое
лицо его было очень бледно и по-женски красиво, только нос, большой и
крепкий, придавал ему мужество и нахальство. Он шел косолапо, засунув руки
в карманы черных штанов.
Подполковник Изюмов постучал ногтями в стекло. Юноша остановился,
обернулся. Подполковник, прищурясь, собрав веки добрейшими морщинками,
показал пальцем на чашку: "Санди, заходи, угощу". Юноша кивнул в сторону
моря и скрылся в переулке. На лице подполковника появилось хитрое и
недоброе оживление, - он бросил на стол пиастры и, выйдя на улицу,
горячую, как печь, пошел следом за Санди, или по эвакуационным спискам, -
Александром Казанковым, 26 лет, занятие - литератор, призывался в 1914
году, в 1916-м был контужен, в 1917-м освобожден, в 1918 году проживал в
Киеве без определенных занятий, эвакуировался из Одессы пароходом
"Кавказ".
Санди вышел на открытый берег, свернул к длинным, на сваях, деревянным
мосткам, и у дальнего их края, повисшего над голубой, прозрачной водой,
лег животом на горячие доски, раскинул ноги, подпер кулаком щеки и,
видимо, приготовился надолго лежать и глядеть на солнечную, сияющую дорогу
в лазурной пустыне Мраморного моря.
- Ну и жарища, черт ее побери, - сказал подполковник Изюмов, подходя по
мосткам к Санди, сел сбоку него, поджав ноги. - Препаршивая, я вам скажу,
здешняя природа. Кричат - юг, юг, а про клопов небось не кричат. Эгэ!
Давеча вытаскиваю платок - в нем клоп. Вытаскиваю портсигар - клоп. На
этом острове
