Толстой Лев Николаевич - Не Могу Молчать (1-Я Редакция)
Лев Толстой
Не могу молчать (1-я редакция)
** No 1 (рук. No 1).
Беру в руки газету, в заголовке: 7 смертных казней - 2 там, 4 там, 1
там, 8 смертных приговоров. То же было вчера, то же 3-го дня, то же каждый
день, уж месяцы, чуть не годы. И это делается в той России, в которой не
было смертной казни, отсутствием которой как гордился я когда-то перед
европейцами. И тут неперестающие казни, казни, казни. То же и нынче. Но
нынче это что-то ужасное, для меня, по крайней мере, такое, что я не могу не
то что молчать, не могу жить, как я жил, в общении с теми ужасными
существами, которые делают эти дела. Нынче в газете стоят короткие слова:
исполнен в Херсоне смертный приговор через повешение над 20 крестьянами, т.
е. 20, двадцать человек из тех самых, трудами которых мы живем, тех самых,
которых мы развращаем всеми силами, начиная с яда водки, которой мы спаиваем
их, и кончая солдатством, нашими скверными установлениями, называемыми нами
законами, и, главное, нашей ужасной ложью той веры, в которую мы не верим,
но которою стараемся обманывать их, 20 человек из этих самых людей, тех
единственных в России, на простоте, доброте, трудолюбии которых держится
русская жизнь, этих людей, мужей, отцов, сыновей, таких же, как они, мы
одеваем в саваны, надеваем на них колпаки и под охраной из них же взятых
обманутых солдат мы взводим на возвышение под виселицу, надеваем по очереди
на них петли, выталкиваем из-под ног скамейки, и они один за другим
затягивают своей тяжестью на шее петли, задыхаются, корчатся и, за три
минуты полные жизни, данной им богом, застывают в мертвой неподвижности, и
доктор ходит и щупает им ноги - холодны ли они. И это делается не над одним,
не нечаянно, не над каким-нибудь извергом, а над двадцатью обманутыми
мужиками, кормильцами нашими. А те, кто главные виновники и попустители этих
ужасных преступлений всех законов божеских и человеческих- г-н Столыпин
говорит бесчеловечные, глупые, чтоб не сказать отвратительные, спокойные
речи, старательно придуманные глупости о Финляндии, и [в] думе господа
Гучковы и Милюковы вызывают друг друга на дуэль, и самый глупый и
бесчеловечнейший из всех г-н Романов, называемый Николай вторый, смотрит
казачью сотню и за что-то благодарит.
Ведь это ужасно. Нельзя и нельзя так жить. Я, по крайней мере, не могу
так жить, не могу и не хочу и не буду. Затем и пишу это и буду всеми силами
распространять то, что пишу, и в России и вне ее, чтобы или кончились эти
ужасные нечеловеческие дела, или кончил бы я и или посадили: меня в каменный
мешок, где бы я чувствовал, что не могу ничего сделать, или лучше всего (так
хорошо, что я не смею и мечтать о таком счастии) надели бы на меня на 21-го
или 21000 первого саван, колпак и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей
тяжестью затянул на споем старом горле петлю.
Нельзя, нельзя так жить. Ведь все эти творимые ужасы, ведь оправдание
их - это я с своей просторной комнатой, с своим богатым обедом, о своей
лошадью. Ведь мне говорят, что все это делается, между прочим, и для меня,
для того, чтобы я мог жить спокойно и со всеми удобствами жизни. Для меня,
для обеспечения моей жизни все эти высылки людей из места в место, для меня
эти сотни тысяч голодных, блуждающих по России рабочих, для меня эти сотни
тысяч несчастных, сидящих, как сельди в бочонке, и мрущих от тифа в
недостающих для всех крепостях и тюрьмах. Для меня эти полицейские шпионы,
доносы, подкупы, для меня эти убивающие городовые, получающие награды за
