Толстой Лев Николаевич - Песни На Деревне
Л.Н.Толстой
ПЕСНИ НА ДЕРЕВНЕ
Голоса и гармония были слышны точно рядом, но за туманом никого не было
видно. Был будний день, и потому песни поутру сначала удивили меня.
"Да это, верно, рекрутов провожают", - вспомнил я бывший на днях разговор
о том, что пятеро назначено из нашей деревни, и пошел по направлению к
невольно притягивающей к себе веселой песне. Когда я подходил к песенникам,
песня и гармония затихли. Песенники, то есть провожаемые ребята, вошли в
каменную двухсвязную избу, к отцу одного из призываемых. Против дверей стояла
небольшая кучка баб, девушек, детей. Пока я расспрашивал у баб, чьи да чьи
ребята идут и зачем они зашли в избу, из двери вышли сопровождаемые матерями и
сестрами и сами молодые ребята. Их было пятеро: четверо холостых, один
женатый. Деревня наша под городом, и почти все призывные работали в городе и
были одеты по-городски, очевидно в самые лучшие одежды: пиджаки, новые
картузы, высокие щегольские сапоги. Естественно, больше других бросался в
глаза невысокий, хорошо сложенный парень, с милым, веселым, выразительным
лицом, с чуть пробивающимися усиками и бородкой и блестящими карими глазами.
Как только он вышел, он тотчас же взялся за большую дорогую гармонику,
висевшую у него через плечо, и, поклонившись мне, тотчас же, быстро перебирая
клавиши, заиграл веселую "барыню" и, в самый раз такта, бойко, отрывисто
шагая, тронулся вдоль улицы.
Рядом с ним шел тоже невысокий, коренастый белокурый малый. Он бойко
поглядывал по сторонам и лихо подхватывал второй голос, когда запевало выводил
первый. Это был женатый. Эти двое шли впереди. Остальные же трое, так же
хорошо одетые, шли позади их и ничем особенным не выделялись, разве только
тем, что один из них был высок ростом.
Я шел с толпой за парнями. Песни всё были веселые, и во время шествия не
было никаких выражений горя. Но как только подошли к следующему двору, в
котором должно было также быть угощение, и остановились, так началось вытье
женщин. Трудно было разобрать, что они причитали. Слышны были только отдельные
слова: смеретушка... отца матери... родиму сторонушку... И после каждого стиха
голосящая, втягивая в себя воздух, заливалась сначала протяжными стонами, а
потом закатывалась истерическим хохотом. Это были матери, сестры уходивших.
Кроме голошения родственниц, слышны были уговоры посторонних. "Да будет,
Матрена, я чай, уморилась", - услыхал я слова одной женщины, уговаривавшей
голосящую.
Парни вошли в избу, я остался на улице, разговаривая с знакомым
крестьянином Васильем Ореховым, бывшим моим школьником. Сын его был один из
пятерых, тот самый женатый парень, который шел, подпевая подголоском.
- Что же? жалко? - сказал я.
- Что же делать? Жалей не жалей, служить надо.
И он рассказал мне все свое хозяйственное положение. У него было три сына:
один был дома, другой был этот уходящий в солдаты, третий жил, так же как и
второй, в людях и хорошо подавал в дом. Этот же уходящий, очевидно, был плохой
подавальщик. "Жена городская, к нашему делу не годится. Отрезанный ломоть.
Только бы сам себя кормил. Жалко-то жалко. А что же поделаешь".
Пока мы говорили, парни вышли из дома на улицу, и опять началось
голошение, взвизги, хохот, уговоры. Постояв у двора минут пять, тронулись
дальше, и опять гармоника и песни. Нельзя было не дивиться на энергию,
бодрость игрока, как он верно отбивал темп, как притопывал, останавливаясь,
как замолкал и потом в самый раз подхватывал развеселым голосом, поглядывал
кругом своими ла
