Трускиновская Далия - Маршрут Оккама
Далия Трускиновская
Маршрут Оккама
повесть
Посвящается Арсению Молчанову
Пролог
День был довольно жарок, и путешественницы истомились в огромных,
тяжеловесных, не ко всякой дороге, тем более - российской,
приспособленных дормезах. Ближе к полудню они потребовали остановки.
Выскочив, расправив юбки, смеясь, они пошли вперед, срывая с обочин
цветы, пачкая пальцы в млечном соке одуванчиков, заплетая послушные
стебли ромашек, высматривая - не мелькнет ли где василек, а иные не
брезговали и клевером, приседая на корточки, чтобы выпутать его из более
высоких трав.
Шли пятые сутки пути. Неудобства уже начали сказываться - две ночи
пришлось спать не раздеваясь. Но праздничный мир и молодость принадлежали
сейчас этим юным женщинам всецело. Даже крестный ход, появившийся из-за
поворота, не навел их на душеспасительные мысли - а лишь помешал
несколько общему веселью.
Однако не все были радостны - мало веселого находила в путешествии
высокая синеглазая брюнетка, стройная, с гордой осанкой, вполне
соответствующей неодобрительному определению - словно аршин проглотила.
Возможно, она держала шею так прямо, стараясь сделать незаметнее пухлый
подбородок. Брюнетку окружали почтенные дамы, не давая ей ни скорого шага
ступить, ни нагнуться, и она позволяла себя оберегать, всякий раз
удерживая на устах резкое слово и лишь вздыхая.
Увидев крестный ход, брюнетка первой перекрестилась на несомый впереди
образ и на торчащие вверх хоругви, а затем вздохнула. Поневоле первой
перекрестишься, коли тебя сопровождают нарочно приставленные, чтобы
следить люди, даже повивальная бабушка, которой велено ехать в одной с
тобой карете, - и та держит ушки на макушке.
- Матушка Катерина Лексевна, не пойти ли следом? - спросила женщина
постарше прочих, хотя и не старых лет, статная, дородная и румяная. -
Кареты мы нагоним!
Брюнетка, не задумываясь, кивнула.
- Где мой кошелек, Прасковья Никитишна? - спросила она. - Буду подавать
милостыню. И пожертвую на храм.
- Тут он, матушка...
Крестный ход был нетороплив - да и мудрено спешить сытому пожилому
батюшке в новой рясе, нарядным молодицам, взявшимся нести вдвоем один
большой образ, мужикам, которые едва не поссорились вчера за право взять
самую тяжелую хоругвь, и идущим следом старикам со старухами, убогим на
костылях, беременным бабам за руку с детишками. Путешественницы, считаясь
с тем, что синеглазая брюнетка беспрекословно замедлила шаг и шла,
наклонив гордую голову, поступили так же - в этом случае ее поведение
было равносильно приказу.
Не все убогие спасали душу, участвуя в ходе, - иные остались на паперти
сельского храма, чтобы встретить образа. Это были совсем уж дряхлые
бабушки, прозрачные от старости деды, иной - без руки или без ноги, может
статься, и ветеран давней шведской войны. Но среди них сидел на коленках
еще не старый мужик с перевязанным глазом, в дырявом рубище, на
котором поблескивало несколько мундирных пуговиц, и одной рукой вроде бы
крестился, а другой придерживал небольшой мешок, при этом еще озирался,
как будто охранял незримое сокровище.
Брюнетка, не глядя, протянула руку, и ей вложили в ладонь бисерный
кошелечек. Оделяя поочередно нищих, она подошла и к мужику с мешком.
- Ну, этому-то подавать и незачем, - негромко, но язвительно сказала
дородная женщина. - Сидят дармоеды, бормочут, а на них пахать можно.
Гляньте-ка, до чего толст - ему и трудиться незачем, с подачек живет...
Это относилось не к Катерине Лексевне, а к прочим ее спутницам, в том
