Туманова Ольга - Плесень
Ольга Туманова
Плесень
Сквозь неплотно прикрытые гардины проникало жгучее июльское солнце.
Григорий Федорович Иванюта пожмурился, протянул руку к тумбочке, не взглянув
на часы (он давно уже просыпался ровно в пять утра), взял очередной том
Стейнбека и карандаш. Нельзя сказать, что книга казалась ему интересной или
занимали его проблемы чужой семьи, проживающей в другом мире, но... Когда-то в
юности, когда он хотел выглядеть солиднее и мечтал стать видным сановником,
он, подражая известным ему тогда авторитетам, стал читать с карандашом в
руках, за прожитые годы былое подражание перешло в привычку, и любую
литературу, будь то литература специальная, по птицеводству, будь то тоненький
журнал жены, Григорий Федорович комментировал, все, что он держал когда-либо в
руках, оставалось с пометками: подчеркнутые строки, выделенные фигурной
скобкой абзацы, обилие восклицательных знаков, и мысли, кратенькие, на полях.
Когда-то он представлял, как некое легкомысленное и очаровательное существо
берет в руки книгу, что прежде была в руках у него, и восторгается его
мудростью, наблюдательностью, пророческим провидением. Потом, читая
литературу, он думал о сотрудниках, и выше и ниже его стоящих, что, читая
книги, будут делать должные выводы о его интеллекте. Трудно сказать, о ком и о
чем думал директор теперь, читая личную книгу (в постели он не читал
специальную литературу, для нее он отводил часть рабочего времени, и та
литература стояла на полках в его рабочем кабинете), дома он читал литературу
художественную. С особым удовольствие Иванюта читал романы фривольного
содержания, с некоторой изюминкой, откровенностью, подобные романы в продаже
были редкостью, но изредка появлялись в журналах, и Иванюта любил, когда ему
их предлагали. Сам он покупал литературу авторов маститых, как правило,
классику, хорошо изданную, в добротных переплетах, и даже изредка кое-что из
нее читал. Была здесь и дань моде, и дань былой своей обиде, когда, в
институте, однокурсники, козыряя цитатами, относились к нему с усмешкой.
Через час Григорий Федорович спустился на кухню. Там на столе уже стояла
большая чашка чаю. Чай был свежезаварен, сдобрен мятой, но уже остывший, как
он любил. Лежал бутерброд с широким слоем масла - это был его обычный завтрак.
Брюшко, огорчая, росло, и Григорий Федорович ограничивал себя в еде, но
отказать себе в хорошей порции масла не мог.
Тщательно прожевав бутерброд и ковыряя в зубах Григорий Федорович подошел
к окну. От серой магистрали, покрытой рытвинами и ухабами, ответвлялись
черные, гладкие и четкие, подъезды к директорским коттеджам.
На подоконнике в целлофановом пакете лежала четвертинка хлеба. На белесой
корке цвело пятно плесени. Григорий Федорович вспомнил, как сразу после войны
ездил пацаном гостить к бабке, вез ей гостинец от отца: консервы, шмат сала и
пару буханок хлеба. И через неделю, когда он наконец-то добрался до бабкиного
села, хлеб был так же пахуч и вкусен. А теперь как только Алевтина не
экспериментирует с его хранением, но хлеб плесневеет и в эмалированной
кастрюле, и в деревянной хлебнице, и в целлофане, и в вафельном полотенце...
В половине седьмого к двухэтажному коттеджу подъехала черная "Волга".
Прежде "Волга "была у директора серая, но он договорился, и кузов поменяли -
черный цвет давал ощущение престижа.
- На кухне надо убрать, - обронил Григорий Федорович, проходя под
лестницей. Сверху донеся щелчок антресоли: жена убирала постели.
- Хорошо, хорошо. Конечно, конеч
