Туманова Ольга - Возвращение
Ольга Туманова
Возвращение
Испуганно кричали чайки. Темное грозовое небо зависло над морем. Тревожные
волны, пенясь, бились о пустынный берег, гася жар раскаленного песка, и
мириады мельчайших капель летали в воздухе.
Монотонный звук, похожий одновременно на траурное пение невидимой капеллы
и на гул далекого самолета, наплывал, набирая то ли обороты, то ли силу
голоса, откуда-то из-за далекой синевато-сиреневой горы и заполнял, пропитывал
собой и песчаный берег, и ребристую поверхность моря, и сумрачное небо...
Звук плыл и плыл, негромкий, но мощный, властный, густой, как туман, как
саван, что покрывает навеки... Он поглотил и рокот моря, и грозовые раскаты...
Олег Кандаков проснулся и, приоткрыв глаза, из-под ресниц настороженно
огляделся. Он был не в хлеву и не на побережье, он сидел на скамейке в зале
ожидания аэропорта маленького южного городка, еще получужого, но уже
полусвоего. Одинокий, никому не нужный, свободный.
Тело окостенело: он заснул, как сидел, в нелепой позе: одна нога вытянута
через проход, не пройти, не обойти (и никто не пнул?), другая, как баул,
засунута под скамью, и теперь он не мог ее вынуть, и осторожно расслабился в
ожидании, когда тело оживет. Неприятные мурашки и боль были первыми сигналами
того, что нога возрождается. Что ж, он привык, что возвращение к жизни
начинается с боли и... неприятностей.
Ожил и правый локоть и ощутил жесткость вещмешка. Сложней всего оказалось
с локтем левой руки, что кривым полукругом улеглась на спинке низкого сиденья
и никак не распрямлялась.
Давно он так не прислушивался к своему телу!
На скамье напротив сидел очкарик - вспомнилось подзабытое слово, штатский
парень из тех, что живут, не зная жизни, деловой такой, сидит, ничего не
делает, ничем не занят абсолютно, а на физиономии мировая озабоченность.
В беленьких брючках! да, вот что он сделает в первую очередь: купит белые
джинсы, вроде тех, что на этом пижоне, рубашечку в обтяжку. Нет, пожалуй,
лучше свободного покроя, как у этого. Ну, неважно, что-нибудь...
В рубахе парня, не столь, впрочем, свободной, сколько мешковатой на этом
узкоплечем, темнел плейер; наушники, как спинка кресла у стоматолога, прилипли
сзади к шее, и слышно было надрывное завывание на чужом языке. Век бы его не
слышать. Эх, парень, тебе бы... понял бы, что такое: родная речь. Со-овсем не
то, что учебник для малолеток.
Олег расправил плечи, потянулся - хрустнули суставы, засаднило незажившее
плечо, - поморщился и огляделся. Широкий солнечный луч разделял зал на две
половины: залитую светом и теневую. Глянул на часы: начало второго, двенадцать
минут. Самый солнцепек. И вдруг - о господи! - сразу, размашисто, за огромным
стеклом вокзала на серую мостовую обрушился ливень. Олегу захотелось выйти на
улицу и потрогать дождь руками. Выходить он не стал, где обсыхать-то? но к
окну подошел. Посеревшая округа, как цветной фильм на черно-белом экране: и
домишки магазинчиков, и закусочная, и бар, и рейсовые автобусы - все пожухло.
Прохожие вмиг исчезли, а только что сухой асфальт пенился сплошным водным
потоком. Кто-то хлопнул входной дверью, и струя прохлады и свежести ворвалась
в душное помещение.
На дворе уденье, а сумрачно, как в заутреню... - совершенно нежданно вдруг
выплыл из раннего детства голос бабушки. Господи, ну надо же: уденье... на
дворе - уденье...
В горле привычно першило, и, тяжело ступая, Олег направился было в буфет,
но на полпути развернулся, пошел к справочной.
Рейс вновь откладывают из-за гроз
