Тюрин Александр - В Мире Животного
Александр ТЮРИН
В МИРЕ ЖИВОТНОГО
(нашествие - XXI)
Он был сильный зверолов перед Господом
Берешит, 10,9
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Завелся у меня неожиданный дружок - не приведи Боже таких много. Он
важными сведениями со мной поделился, что мне боком выйдет когда-нибудь;
помнится, один прогрессивный деятель приговаривал, разряжая ствол,
приставленный к умной голове: "Слишком много знает".
Святочная история начиналась так. Впрочем, это была не зима, а
замечательная осень со здоровым ядреным воздухом и уважаемым мужиком - все
в духе поэта-охотника. Наш охотник являлся, по счастью, поэтом только в
душе. Звали его Дуев Родион Михайлович, был он начальник какой-то
Камчатки, если точнее, директор научно-производственного монстра, и
вдобавок его рефлекторные дуги включали органы власти. В общем, весомый
человек и тонкий любитель охоты. Тонкий, но своеобразный, дед Мазай
наоборот. Гонять зайца, поджидать в засаде друга желудка - кабана, травить
лиса, поднимать важную птицу - это не его стихия. Родиона Михайловича
интересовали совсем другие вещи. Он просил - а кто откажет такому
уважаемому человеку - чтобы в те кормушки, куда сыплется жрачка-подкормка
для животных, мы добавляли его порошка. От дуевского снадобья зверь
становился мечтательный, полудремлющий, подпускал директора на десять
шагов и просыпался уже от первой пули. Но спектакль был еще впереди.
Родион Михайлович никогда не стрелял в башку, начинал он с ноги, бока или
загривка, ну и развивал тему помаленьку. Наверное, удовлетворял
какую-нибудь потребность. Надеюсь, что подчиненные Дуева регулярно
сталкивались с его способностями. А вообще, Родион Михайлович животных
любил, особенно тех, у кого вкус получше.
Познакомились мы, когда я отдыхал у мужика-егеря в заказнике, изредка
постреливая в клопов и мух. Временами отдыхал и от отдыха, помогая лесному
человеку по хозяйству в знак признательности за приют. По ходу дела
ошивался неподалеку от Дуева. Егерь в классическом советском стиле перед
значительным товарищем холуйствовал, скалился шуткам, подносил-уносил, и
мне по эстафете приходилось. В заказнике кроме развлекательной стрельбы,
приятной баньки, соленых грибков Родион Михайлович уважал монологи. Свои,
конечно. Мы с егерем обслуживали ему такой вид удовольствия. Поваляется он
с солисткой балета у себя в номере и, спустившись в гостиную, рассуждает о
разном среди мореного дуба, подергивая щипчиками красноглазые угольки.
Передо мной и егерем Евсеичем оживала юность Дуева, проведенная в дерьме,
молодость, когда подбирал он клавиши к людям, и зрелость, в которой
научился вдыхать и выдыхать ближних и дальних, как воздух.
После десятой рюмки скотча (хаф-на-хаф с содовой) Родион Михайлович
светлел ликом и рассказывал о тайне власти. И получалось, верь не верь,
что никакой власти в помине нет. Простые граждане подобны цветам, Дуев и
похожие на него, напротив, смахивают на пчелок. Пчелки совместными
колхозными усилиями опыляют цветы, давая возможность прорастать им пестрой
толпой. А взамен за свою работенку заботливые опылители всасывают там и
сям капельку нектара. Эта жидкость - сгущенный жар цветочной души,
заплетающимся, но восторженным ртом пояснял сосальщик. Где-то после
четырнадцатой рюмки командир, однако, мрачнел, разоблачался до майки и
трусов, затем выдавал тайну тайн. Он и его ближние не могут вполне
переварить нектара, который, проходя по их кишкам и выбираясь наружу,
становится медом. А этого добра Дуев сотоварищи безжалостно лишаются.
