Цветаева Марина - Открытие Музея
Марина Цветаева
Открытие музея
Белое видение музея на щедрой синеве неба. По сторонам входа двойные
ряды лицеистов, от долгого стояния прислонившихся ряд к ряду спинами и тем
каждую шеренгу являющих многолико-двуликим -- но каким младоликим! --
Янусом. Первое при входе -- старик в долгополой шубе (май!) "А где тут у вас
раздеваются?" -- "Пожалуйте, ваше превосходительство".-- "А нумера даете? А
то шуба-то небось бобровая, как бы при торжестве-то..." Тесть моего отца,
древний историк И.
Белое видение лестницы, владычествующей над всем и всеми. У правого
крыла -- как страж -- в нечеловеческий и даже не в божественный: в
героический рост -- микеланджеловский Давид. Гости, в ожидании государя,
разбредаются по залам. Вдруг -- звон, грохот, испуг, отскок, серебряные
осколки и потоки: это восемнадцатилетний зять моего отца задел поднос с
кавказскими водами, побежавшими и засверкавшими, как породившие их
источники. Старички, удостоверившись, что не бомба, успокаиваются.
Старики, старики, старики. Ордена, ордена, ордена. Ни лба без рытвин,
ни груди без звезды. Мой брат и муж здесь единственно-молодые. Группа
молодых великих князей не в счет, ибо это именно группа: мраморный барельеф.
Мнится, что сегодня вся старость России притекла сюда на поклон вечной
юности Греции. Живой урок истории и философии: вот что время делает с
людьми, вот что -- с богами. Вот что время делает с человеком, вот что
(взгляд на статуи) -- с человеком делает искусство. И, последний урок: вот
что время делает с человеком, вот что человек делает со временем. Но я об
этом, по молодости лет, не думаю, я только чувствую жуть.
Старость, в ее главной примете: обесцвеченность, пересиливает даже
удар, по глазам, золота, ибо вся эта старость залита золотом: чем старее,
тем золоче, чем дряхлее -- тем блистательнее, чем тусклее око -- тем
ослепительнее грудь. Тоже статуи, но иным. Если великокняжеское юношество
статуи по форме: живой мрамор, сановники -- статуи по материалу: гипсу
Rigidite [1] (русского точного слова нет) старых, полых, заполненных
смертной известью костей. Никогда не забуду, как один такой старичок,
споткнувшись на лестнице, так и остался лежать, только ворочая головой, пока
мой муж, сбежав к нему сверху, осторожно, по настойчиво не поставил его на
ноги -- как куклу. Сказав "кукла", я назвала дам. Белые, одинаковые, с
одинаково-длинными шеями, особенно длинные от высоких, стягивающих горло,
воротников, в одинаково-высоких корсетах, с одинаково-высокими "подъездами"
причесок, может быть, молодые, может быть, старые, если и молодые, так
старые, не старые-пожилые,-- какого-то возраста, которого нет в жизни,
собирательного возраста, создаваемого днем, местом и туалетом -- а может
быть, и ровным верхним рассеянным фотографическим стереоскопическим музейным
светом... Куклы во всей торжественности, устрашительности и притягательности
этой вовсе не детской вещи. Тройная белизна: стен, седин, дам -- только фон,
только берега этому золотому неустанно ползущему старческому Пактолу галунов
и орденов. И еще одно разительное противоречие: между новизной здания -- и
бесконечной ветхостью зрителя, между нетронутостью полов и бесконечной
изношенностью идущих по ним ног. Видения (статуи), привидения (сановники),
сновидения (тот живой мраморный цветник) и куклы... Смело скажу, что статуи
в тот первый день музейного бытия казались живее людей, не только казались,
но -- были, ибо каждую из них, с живой заботой отлитую мастером, со всей
з
