Чехов Александр - Тайны Живописи
Александр Чехов
Тайны живописи
Средь путей живописца тушь простая выше всего. Он раскроет тайну
природы, он закончит деяние творца.
Ван Вей "Тайны живописи" (перевод академика В.М. Алексеева)
1.
Люди идут. Их много, они разные, мужчины и женщины, дети и старики,
кто-то идет молча, в одиночку, кто-то -- в компании, разговаривая, кто-то
смеется, кто-то улыбается, кто-то идет, опустив голову, кто-то -- расправив
плечи. Размашисто, размеренно, семеня, шаркая, торопясь или поминутно
останавливаясь, глядя вперед, друг на друга, по сторонам или под ноги, они
идут в разных направлениях, просто гуляя или может быть по делам, хотя какие
дела могут быть майским вечером в пятницу, да еще в такую погоду? Они идут,
многоголосо стуча каблуками по асфальту, шелестя несвоевременными, но не
снятыми по привычке плащами и куртками, вдыхая успевший уже пропылиться и
пропахнуть летом городской воздух, наполненный долгожданным, наконец
наступившим теплом, идут, встречаясь взглядами друг с другом, сталкиваясь на
мгновение и расходясь навсегда, их много, они разные, они идут нескончаемым
потоком по главной пешеходной улице, по Большой Покровке, от площади
Горького к Кремлю, к площади Минина, к памятнику Чкалову или наоборот, от
помпезного здания Драматического театра к стеклянному фасаду магазина
Народных Промыслов, у которого продавцы хохломы, солнцезащитных очков и
мягких игрушек деловито сворачивают свои палатки, и еще дальше -- к ломбарду
на перекрестке с Малой Покровкой, темно-серому мрачному Дому Связи, к
ресторану Макдональдс, переделанному не так давно из книжной лавки, к
цветочным клумбам и скверу...
Официантка в синей униформе с надписью "Rothmans" на кепи, быстрым
привычным движением убирает со столика грязные стаканы. Ей -- лет двадцать,
может быть двадцать два, вряд ли больше. Скучающее, уставшее, засыпающее
лицо, кажущееся немного искусственным из-за большого слоя косметики.
Кукольное лицо, кукольные светлые волосы, только глаза, пусть и
потускневшие, выдают его живость. Правильный овал, чуть вздернутый нос,
припухлые губы, стройная фигура. Кафе не занято и наполовину, три порядком
выпивших человека за столиком у бара, двое чуть дальше, тихо беседуют, потом
еще один, с перстнем на безымянном пальце, в синей джинсовой куртке, не
спеша потягивает дешевое пиво, размышляя, видимо, о чем-то своем, и еще
двое, мужчина и женщина, за столиком у чугунной ограды, оба -- лет тридцати,
одеты не броско и не дорого, но со вкусом. За оградой, на улице, группа из
трех музыкантов-духовиков закончила полонез Огинского и начала какой-то
малознакомый медленный фокстрот.
-- Ну как?
-- Тебе нужна моя оценка?
-- Хотелось бы услышать.
-- По-моему неплохо.
-- По-моему замечательно. Это лучшее, что у нас когда-либо получалось.
-- Ну не знаю, впрочем...
-- Не говори ничего! -- мужчина поворачивается к женщине и прерывает ее
немного картинным жестом, -- Давай просто посидим. Послушаем музыку. Кларнет
сегодня в ударе, ты не находишь?
-- Пожалуй. Просто все на своих местах.
Он чуть заметно кивает. Продолжать незачем.
В музыкантах чувствуется опыт, нет, это не дешевые лабухи из подземных
переходов и прокуренных кабаков, это профессионалы, возможно, студенты
консерватории, которым не хватает стипендии, хотя нет, как раз кларнет уже,
кажется, вышел из этого возраста. С излишней, быть может, витиеватостью
насыщает он нехитрую тему изысканными форшлагами, словно кружева плетет,
мягкие, легкие, воздушные, подстать своему инстру
