Чехов Антон Павлович - Княгиня
А.П.ЧЕХОВ
КНЯГИНЯ
В большие, так называемые "Красные" ворота N-ского мужского монастыря
въехала коляска, заложенная в четверку сытых, красивых лошадей; иеромонахи
и послушники, стоявшие толпой около дворянской половины гостиного корпуса,
еще издали по кучеру и по лошадям узнали в даме, которая сидела в коляске,
свою хорошую знакомую, княгиню Веру Гавриловну.
Старик в ливрее прыгнул с козел и помог княгине выйти из экипажа. Она
подняла темную вуаль и не спеша подошла ко всем иеромонахам под
благословение, потом ласково кивнула послушникам и направилась в покои.
- Что, соскучились без своей княгини? - говорила она монахам,
вносившим ее вещи. - Я у вас целый месяц не была. Ну, вот приехала,
глядите на свою княгиню. А где отец архимандрит? Боже мой, я сгораю от
нетерпения! Чудный, чудный старик! Вы должны гордиться, что у вас такой
архимандрит.
Когда вошел архимандрит, княгиня восторженно вскрикнула, скрестила на
груди руки и подошла к нему под благословение.
- Нет, нет! Дайте мне поцеловать! - сказала она, хватая его за руку и
жадно целуя ее три раза. - Как я рада, святой отец, что наконец вижу вас!
Вы небось забыли свою княгиню, а я каждую минуту мысленно жила в вашем
милом монастыре. Как у вас здесь хорошо! В этой жизни для бога, вдали от
суетного мира, есть какая-то особая прелесть, святой отец, которую я
чувствую всей душой, но передать на словах не могу!
У княгини покраснели щеки и навернулись слезы. Говорила она без
умолку, горячо, а архимандрит, старик лет семидесяти, серьезный,
некрасивый и застенчивый, молчал, лишь изредка говорил отрывисто и
по-военному:
- Так точно, ваше сиятельство... слушаю-с... понимаю-с...
- Надолго изволил пожаловать к нам? - спросил он.
- Сегодня я переночую у вас, а завтра поеду к Клавдии Николаевне -
давно уж мы с ней не видались, а послезавтра опять к вам и поживу дня
три-четыре. Хочу у вас здесь отдохнуть душой, святой отец...
Княгиня любила бывать в N-ском монастыре. В последние два года она
облюбовала это место и приезжала сюда почти каждый летний месяц и жила дня
по два, по три, а иногда и по неделе. Робкие послушники, тишина, низкие
потолки, запах кипариса, скромная закуска, дешевые занавески на окнах -
все это трогало ее, умиляло и располагало к созерцанию и хорошим мыслям.
Достаточно ей было побыть в покоях полчаса, как ей начинало казаться, что
она тоже робка и скромна, что и от нее пахнет кипарисом; прошлое уходило
куда-то вдаль, теряло свою цену, и княгиня начинала думать, что, несмотря
на свои двадцать девять лет, она очень похожа на старого архимандрита и
так же, как он, рождена не для богатства, не для земного величия и любви,
а для жизни тихой, скрытой от мира, сумеречной, как покои...
Бывает так, что в темную келию постника, погруженного в молитву,
вдруг нечаянно заглянет луч или сядет у окна келии птичка и запоет свою
песню; суровый постник невольно улыбается, и в его груди из-под тяжелой
скорби о грехах, как из-под камня, вдруг польется ручьем тихая, безгрешная
радость. Княгине казалось, что она приносила с собою извне точно такое же
утешение, как луч или птичка. Ее приветливая, веселая улыбка, кроткий
взгляд, голос, шутки, вообще вся она, маленькая, хорошо сложенная, одетая
в простое черное платье, своим появлением должна была возбуждать в
простых, суровых людях чувство умиления и радости. Каждый, глядя на нее,
должен был думать: "Бог послал нам ангела..." И, чувствуя, что каждый
невольно думает это, она улыбалась еще приветливее и с
