Чехов Антон Павлович - Мечты
А.П.ЧЕХОВ
МЕЧТЫ
Двое сотских - один чернобородый, коренастый, на необыкновенно
коротких ножках, так что если взглянуть на него сзади, то кажется, что у
него ноги начинаются гораздо ниже, чем у всех людей; другой длинный, худой
и прямой, как палка, с жидкой бороденкой темно-рыжего цвета - конвоируют в
уездный город бродягу, не помнящего родства. Первый идет вразвалку, глядит
по сторонам, жует то соломинку, то свой рукав, хлопает себя по бедрам и
мурлычет, вообще имеет вид беспечный и легкомысленный; другой же, несмотря
на свое тощее лицо и узкие плечи, выглядит солидным, серьезным и
основательным, складом и выражением всей своей фигуры походит на
старообрядческих попов или тех воинов, каких пишут на старинных образах;
ему "за мудрость бог лба прибавил", то есть он плешив, что еще больше
увеличивает помянутое сходство. Первого зовут Андрей Птаха, второго -
Никандр Сапожников.
Человек, которого они конвоируют, совсем не соответствует тому
представлению, какое имеется у каждого о бродягах. Это маленький тщедушный
человек, слабосильный и болезненный, с мелкими, бесцветными и крайне
неопределенными чертами лица. Брови у него жиденькие, взгляд покорный и
кроткий, усы еле пробиваются, хотя бродяга уже перевалил за тридцать. Он
шагает несмело, согнувшись и засунув руки в рукава. Воротник его не
мужицкого, драпового, с потертой ворсой пальтишка приподнят до самых краев
фуражки, так что только один красный носик осмеливается глядеть на свет
божий. Говорит он заискивающим тенорком, то и дело покашливает. Трудно,
очень трудно признать в нем бродягу, прячущего свое родное имя. Скорее это
обнищавший, забытый богом попович-неудачник, прогнанный за пьянство писец,
купеческий сын или племянник, попробовавший свои жидкие силишки на
актерском поприще и теперь идущий домой, чтобы разыграть последний акт из
притчи о блудном сыне; быт может, судя по тому тупому терпению, с каким он
борется с осеннею невылазной грязью, это фанатик - монастырский служка,
шатающийся по русским монастырям, упорно ищущий "жития мирна и безгрешна"
и не находящий...
Путники давно уже идут, но никак не могут сойти с небольшого клочка
земли. Впереди них сажен пять грязной, черно-бурой дороги, позади столько
же, а дальше, куда ни взглянешь, непроглядная стена белого тумана. Они
идут, идут, но земля все та же, стена не ближе, и клочок остается клочком.
Мелькнет белый угловатый булыжник, буерак или охапка сена, оброненная
проезжим, блеснет большая мутная лужа, а то вдруг неожиданно впереди
покажется тень с неопределенными очертаниями; чем ближе к ней, тем она
меньше и темнее, еще ближе - и перед путниками вырастает погнувшийся
верстовой столб с потертой цифрой или же жалкая березка, мокра, голая, как
придорожный нищий. Березка пролепечет что-то остатками своих желтых
листьев, один листок сорвется и лениво полетит к земле... А там опять
туман, грязь, бурая трава по краям дороги. На траве виснут тусклые,
недобрые слезы. Это не те слезы тихой радости, каким плачет земля,
встречая и провожая летнее солнце, и какими поит она на заре перепелов,
дергачей и стройных, длинноносых кроншнепов! Ноги путников вязнут в
тяжелой, липкой грязи. Каждый шаг стоит напряжения.
Андрей Птаха несколько возбужден. Он оглядывает бродягу и силится
понять, как это живой, трезвый человек может не помнить своего имени.
- Да ты православный? - спрашивает он.
- Православный, - кротко отвечает бродяга.
- Гм!.. стало быть, тебя крестили?
- А то как же? Я не турок. И в
